Жилины. История семейства. Книга 1

– Небось решил, что я сплю? Нет, сын, просто вспоминал, как же мне здесь было хорошо семь десятков лет назад. Попытался мысленно вернуться в московскую жизнь того времени, а в голову ничего не лезет. Только и помнится, что, когда мы на улицу все втроём, Матрёна, Марфа и я, под бдительным присмотром няни гулять шли, у ворот постоянно дворник стоял. Он нам всегда кланялся. Здоровенный такой мужик в огромном тулупе, а нам, детишкам малым, кланяется. Удивляло это меня. Тулуп его хорошо помню, он чуть ли не по самой земле волочился. Наверняка я его и без тулупа видел, но почему-то он мне вспоминается только в тулупе, поверх которого большущий передник был надет, а к груди медная бляха приколота. Помнится ещё, что он всегда на метлу опирался. Я, когда мы с ним встречались, думал лишь об одном: как же он может в таком тулупе метлой махать? Но за работой я его не видел ни разу, хотя чистота возле дома была образцовой. Больше про него ничего сказать не могу, даже что на голове у него было надето, не помню.

Папа опять задумался, а потом лицо у него вдруг просветлело, он даже рукой махнул и добавил:

– Прохором его звали. У него ещё свисток на груди болтался, и он мне пару раз разрешил в него подуть. Правда, у меня этот свисток почему-то свистеть не захотел, а дворник взял да тихонько так свистнул. Тут же городовой явился, а Прохор ему с большим почтением – я хоть и маленьким был, но это чувство уже хорошо различал – сказал: «Ваше благородие, прощения прошу за беспокойство. Его благородие, маленький барин, попросил показать, как он свистит. Ну как мальцу отказать! Вот я и свистнул, думал, тихонько получится, а вы вот услышали». И он рукой провёл по своей чёрной и широкой, словно лопата, бороде… Вот видишь, про бороду его вспомнил. Немного времени пройдёт – и ещё что-нибудь со дна памяти всплывёт.

И он опять в свои мысли о неведомой мне жизни погрузился. Я думал, отец долго вспоминать будет, а он голову приподнял, на яму с водой, оставшуюся от протекавшей здесь в его детстве речки, взглянул и продолжил:

– Вот городового я помню очень хорошо. Высоченный дядька с рыжими усами и без бороды. Зимой ходил в длинной чёрной шинели, подпоясанной кожаным ремнём с портупеей и шашкой на боку. На голове у него меховая шапка с большой кокардой была. Такая, знаешь… – Он задумался, наверное, решал, как её описать, а затем нашёлся: – Сейчас подобные кубанками зовут. На груди у него также бляха сияла, большая и настолько начищенная, что ей, наверное, солнечные зайчики пускать можно было. Сапоги тоже сверкали, но бляха явно ярче блестела. В сильные морозы нас на улицу не выпускали, поэтому, что он в ту пору носил, я не видел. А вот в тёплое время или в белом кителе с какими-то медалями был, или в летней гимнастёрке, тоже белой, и фуражке на голове. Но шашка на боку непременно висела. Погоны у него были узкими, в отличие от деда твоего. Когда тот к дому подъезжал, городовой всегда около подъезда его поджидал, как будто знал, что он сейчас прибыть может, и всегда одной рукой честь отдавал, а другой помогал ему из коляски вылезти.

– Пап, а почему ты своего отца всегда моим дедом называешь?

– Потому что потому оканчивается на «у», вот почему. И ещё: много знать будешь – скоро состаришься, а я не желаю, чтобы мой сын состарился раньше времени. Ясно тебе? Слушай лучше дальше.

Иван в дороге выспался так, как, казалось, никогда ещё не высыпался. Вроде и не на перине нежился, а на жёсткой телеге лежал, подбрасывавшей его на каждом ухабе, которыми все дороги усеяны были. Но вот ведь интересно – спал крепко и безо всяких сновидений. Они-то ведь тряску эту не очень приветствуют, потому и не пришли в гости к парню.

Дорога до Жилиц оказалась совсем пустой. За все пять с лишним вёрст никто Ивану не встретился. Шёл он быстро, котомка за спиной раскачивалась и как бы подталкивала молодца в спину, но больше всего его нетерпение гнало. «Как же, ну как же меня встретят? Ждут или не ждут?» Вот какие мысли подстёгивали да подгоняли его всю дорогу. А пока он, в свою очередь, перекатывал их в своей голове из угла в угол, не думая больше ни о чём и не обращая внимания, что вокруг в лесу творится, почти уже до самой деревни дошёл, но вынужден был в кусты по нужде забежать. И там он на такое обилие боровиков наткнулся, что не выдержал. Набрал их столько, что котомку завязать никакой возможности не было. Он даже одну рубаху из неё достал, рукавами горло обвязал, превратив в некое подобие корзинки, и туда пару десятков грибочков положил.

Идти теперь было не так вольготно, обе руки он занял поклажей, но ничего, потихоньку добрёл до деревни. Скотину уже пригнали, хозяйки дойкой занимались да ужин разогревали, старики с завалинок в избы ушли, а молодёжь ещё на свои посиделки не собралась, поэтому народа на улице почти не было. Изредка промелькнёт кто – и всё.