Жилины. История семейства. Книга 2

В то раннее сентябрьское утро я ещё проснуться как следует не успел, а мне уже одна ценная мысль по нашей монографии в голову пришла. Я вскочил с постели, чтобы поскорее её записать, пока она мою голову не покинула. Зажёг свет, уселся за стол, вооружился своей любимой шариковой ручкой, которая необычайно тонко пишет, мысль на чистом листе бумаги зафиксировал, полюбовался ей немного и вновь к первой главе обратился. Решил всё до конца доделать. Ни на минуту я не отвлекался, работа шла замечательно. На улице уже совсем рассвело, когда я окончательно с первой главой покончил и точку в её конце поставил. Получившуюся стопку исчёрканных и перечёрканных листов, с которыми только моя любимая машинистка справиться сможет, я в отдельную канцелярскую папку с завязками положил, сверху большими буквами написал «Монография. Глава 1» и только принялся болтающиеся тканевые ленточки перевязывать, как услышал в коридоре шаркающие старческие шаги. «Никак, проснулись», – подумал я и выглянул за дверь.

И действительно, там в сторону кухни шёл дядя Никита. Он меня не заметил и потому не бодрился, как обычно, изо всех сил пытаясь выпрямиться, чтобы со стороны всем казалось, что он ещё о-го-го какой, а шёл так, как ходят очень старые и явно не шибко здоровые люди, придерживаясь рукой за стену. Я ему вслед смотрел и думал: «Какую удивительную жизнь прожил этот человек. Обязательно надо найти время и с ним поговорить, сделать всё так, чтобы он без всяческого с моей стороны принуждения начал вспоминать то, что было давно и что никто без него вспомнить уже не сможет, ведь в живых из его соратников, наверное, никого не осталось».

Через несколько минут, когда я в кабинете всё закончил и на кухню пришёл, я увидел дядю Никиту, сидящего за столом с дымящейся чашкой чая, стоящей перед ним, и с бутербродом с любительской колбасой в руке, а напротив свою жену, которая, подперев рукой голову, внимательно его слушала. Он меня вновь не заметил («Наверное, слышать стал хуже», – мелькнула у меня мысль) и продолжал рассказывать, как надо заваривать чай с сушёной облепихой.

– Дядя Никита, а почему с сушёной, – вырвалось у меня, – ведь со свежей должно быть полезней?

– А, это ты, Иван? А я думаю, вроде собаки у вас нет, а кто-то скребётся сзади. Почему с сушёной, спрашиваешь? А потому, что свежая бывает недолго, а сушёной можно на многие годы запастись. Ну а почему я об облепихе заговорил? Да мало более полезных ягод у нас здесь, в средней полосе, найти можно. Скажу даже по-другому: нет таких ягод. Вот в Приморье – да, там масса всего имеется, но оттуда не навозишься, да и всё это дикоросы, а их ещё отыскать в тайге надо. А в облепихе и витамины почти все, какие человеку для жизни необходимы, и микроэлементов полным-полно.

Тут на кухню зашёл папа, тоже позавтракать собрался. Пока братья бутербродами с чаем удовлетворялись, мне Люба на скорую руку кашки манной сварила. А после каши и я к бутербродам с колбасой приступил. Дядя Никита не спеша чай допил и без предупреждения сразу же за свой рассказ принялся. Пришлось мне на два фронта поработать: бутерброды доедать, сладким цикорием их запивая, и дядьку своего слушать.

– Иван добрался до трактира, когда на улице совсем стемнело. Толпы народа со всех сторон собирались в том месте, где лицедеи готовились начать своё вечернее представление. Потихоньку через гомон толпы стали прорезаться звуки рожков, гуслей и балалаек. Музыка зазвучала вначале осторожно, как бы сама к себе прислушиваясь, а затем уж заиграла на все лады, да так, что ноги сами готовы были в пляс пуститься. Повсюду разгорелись яркие фонари. Стало опять светло, хотя фонарщик ещё не закончил свою работу. Он продолжал по очереди залезать по лесенке на самый верх фонарных столбов и зажигать огонь. Вот-вот должно было начаться безудержное веселье. Но Ивана веселье не влекло, у него дело было к Пафнутию Петровичу. Он мечтал воспользоваться знаниями и советами этого мудрого человека.

…К этому времени я со всеми бутербродами разобрался и цикорий допил. Дядя Никита, по-видимому, именно этого дожидался. Встал и направился к кухонной двери со словами:

– Пошли в кабинет, там удобней рассказывать, да и Любови мы не будем мешать домашними делами заниматься.

Пришлось и нам с папой за ним покорно проследовать. Дядя Никита в уже насиженное кресло уселся и продолжил рассказывать:

– Когда Иван вошёл в трактир, Пафнутий Петрович сидел напротив лавки, на которой лежал Тихон, и они тихонько о чём-то беседовали. До Ивана донеслось, как на громкий быстрый вопрос Пафнутия Тихон ответил тихим голосом, запинаясь и не очень внятно. Иван подошёл к ним и поклонился в знак приветствия. Услышав за спиной шаги, он моментально повернулся и только что не прикрикнул на шедшего позади Митяя:

– Ты что ко мне прилип? Я же тебе сказал: иди домой, думай и утром приходи, скажешь, о чём надумал.

Митяй аж росточком меньше стал. Он съёжился весь от окрика Ивана и начал потихоньку поворачиваться в надежде, что гнев барский стихнет и ему дозволено будет остаться.