Жёлтая виолончель

…Слезы потоками заливали его лицо, и он почти не видел дороги. Он бежал и бежал, стараясь этим бегом вытрясти из себя горькую и солёную обиду, но, наконец, устал и рухнул, обессиленный, на склизкие камни, испачканные грязью разлившегося ручья.

– Приёмыш… – пробормотал он, смахивая с ресницы слезу. – Какавка… Буры праклятыи…

Он ревел так довольно долго – может быть, с час. А потом, когда Зен почувствовал, что слёз уже выдавить из себя не может, наступила какая-то странная решимость. Он был свободен. Буры его больше не волновали. Он мог идти, куда глаза глядят, мог делать что угодно, не опасаясь, что его за это ударят по голове ночным горшком или станут пихать в рот противную какавку.

Зен встал. Огляделся. Он узнал это место – Гусиная скала. Она представляла собой что-то вроде клина, лежащего на земле – один склон пологий, почти горизонтальный, где и стоял сейчас Зен, а второй обрывистый и увенчанный сверху крохотной площадкой, выдающейся над обрывом. Этот выступ был похож на гусиный клюв – отсюда и название.

Зен, ещё не вполне отошедший от рыданий, побрёл наверх. Дул ветер, насыщенный влагой и мелкими капельками дождя. Скала была мокрой, глянцево-чёрной. Зен достиг края. И тут у него перехватило дыхание.

Он стоял на небольшом уступе, под которым – только пустота.

До желтоватой глины, которую он видел внизу, было не меньше пятидесяти метров.

– Да ведь это же и есть моя земля, – понял Зен. Он вспомнил слова Элемента. Контомах Зен. Приставка "де". Море.

Сильный порыв ветра заставил его покачнуться. У Зена закружилась голова. Он был охвачен быстрым потоком влажного воздуха, который хотел сорвать его вниз. Но Зен устоял. Его вдруг заполнила странная гордость за самого себя, своё имя и даже судьбу.

Он почувствовал, что впереди его ждёт нечто такое, что случается с одним человеком из миллиона. Он – неповторим, единственен. Он перевернёт мир.

Зен, невзирая на яростный ветер и пугающую высоту, выпрямился во весь рост. Он закричал так громко, как только мог:

– Зен де Зен, гроза морей! – и ударил себя кулаком в грудь. В груди слабо хрустнуло. Ощущение, так поразившее его своей новизной, постепенно угасало, и его хотелось остановить, поймать за хвост, задержать…

Потом он пошёл вниз. Нашёл какую-то веточку и, разломав на четыре части, воткнул в углах своего участка. Метр на метр – это, конечно, немного, но разве в этом дело? Это была его земля, личная. И неважно, что это просто бесплодная и противная глина, и пусть здесь сыро и холодно… Здесь – его место, и никто не имеет права его отсюда прогнать.

Зен огляделся. Невдалеке лежало несколько обрезков ржавой трубы. Если там не было Дербуша, то можно было взять одну из труб себе.

Дербуша Зен побаивался. Дербуш мог ударить своим молоточком, не разбирая, кого и за что он бьёт. Мог и забить до смерти. Но, слава Богу, никого не было. Зен откатил одну трубу, самую маленькую, на свой участок. Забрался в неё.

– Вот, – сказал он. – Так и буду здесь сидеть.

Но сидеть у него долго не получилось. Хоть и было здесь сыро и мерзко, а всё-таки усталость и истерзанные Бурами нервы дали себя знать. Через полчаса Зен заснул.

Проснулся он ночью. И сначала даже не мог понять, от чего. Оказалось, что среди ночи где-то рядом проходил Дербуш.

Его все боялись, потому что он был слепой, глухой и глупый, как два пустых ведра. Слышали примету про женщину с вёдрами? Вот-вот. Наверняка намёк на него.

Жил Дербуш тоже в трубах – забирался куда попало и спал. Когда спал, всё было нормально. Но если ему вдруг КАЗАЛОСЬ, что он что-нибудь слышит, он вылезал из трубы, вставлял в каждый абсолютно слепой глаз по блестящему очку и орал:

– §о! Щас я вас моим молоточииком!

"Молоточииком" Дербуш называл массивную стеклянную кувалду, которую постоянно таскал с собой.

– §о! – орал Дербуш. – Щас я вас…

Зен вздохнул. Ему очень хотелось спать. Он высунулся из трубы и громко закричал:

– Заткнись!

Он хотел продолжить, но умолк, поразившись собственной наглости. Дербуш стоял невдалеке, на холмике, утыканном ярко-зелёными пучками травы. За его плечами как всегда висел небольшой рыжий мешочек, а свою кувалду он держал наперевес. И, конечно же, совсем ничего не слышал.

– §о! – снова выкрикнул он. – Щас я вас моим молоточииком!

Зен сплюнул в глину, залез обратно в трубу и, свернувшись калачиком, попытался уснуть. Но крики Дербуша повторялись снова и снова, то приближаясь, то удаляясь, так что Зену оставалось только ворочаться и бормотать разнообразные ругательства.

Наконец всё стихло. Зен вылез наружу. Было уже темно, небо покрылось звёздами, а глина его участка казалась чёрной и недружелюбной. Дербуша видно не было.

Зен потихоньку прокрался по грязи к трубам. Заглянул в одну, в другую, потом в третью и там нашёл-таки спящего Дербуша. Он тихо сопел, подложив под голову свой мешок, а возле руки валялась кувалда.