Жёлтая виолончель

– Профессор… То есть, Герман Иосифович… А вы в следующий раз можете ещё денег принести? Пусть не все, но что-нибудь. Только настоящие…

Иванов посмотрел на меня хмуро. Хотел снова поправить очки, но, не донеся руку до лица, передумал.

– Хорошо, – сказал он. – Но я вам ещё и кое-что лучше принесу. Новый эликсир…

– Извините, – сказал я. – А этот как долго… Ну…

– Слушайте, – Иванов разозлился. – Я вам уже сказал – он не должен вам мешать. Ни в чём. Если вы себя чувствуете необычно, это просто самовнушение. Он не пахнет, не оставляет следов на одежде, не вызывает потливости, в конце концов…

Я покачался на месте, пытаясь переварить услышанное, потом что-то сказал ему – кажется, попрощался – и вышел на улицу. Хотел придержать дверь, но она выскользнула из руки и громко хлопнула.

Я постоял немного, приходя в себя. Погода стояла серая, уже начинало смеркаться. На доме напротив висела неоновая вывеска «Парикмахерская». Я подумал, не зайти ли туда. Волосы уже лезли в глаза. Потом я вспомнил, что у меня мало денег, а жить на них предполагалось ещё неизвестно сколько времени. В довершение всего буква «П» на вывеске внезапно погасла, и это отчего-то заставило меня вздрогнуть. Я двинулся по улице к метро. Оно было совсем близко, и скоро я оказался на импровизированным мини-рынке.

Рядки торговцев барахлом были разбавлены уличными попрошайками. Я никогда не подавал им. Отчасти потому, что у меня никогда не было лишних денег, но скорее потому, что знал – большинство из них профессионалы в своём мастерстве, и у каждого есть своя мафиозная «крыша», которой достаются почти все доходы.

Паноптикум. Мне здесь разные личности попадались. Крохотное сочувствие у меня вызывали только две категории. Бывали инвалиды разных войн. Их было жалко, хотя я не знал точно ни то, действительно ли они пострадали на войне, ни что они там делали, ни, тем более, почему они не могут заняться чем-то ещё, кроме выклянчивания денег. Были алкаши. Им я верил, хотя денег тоже не давал, поскольку смысла в этом было не больше, чем деньги просто выбросить. Остальные же у меня вызывали только раздражение. Люди, заставляющие собак целыми днями выпрашивать денег якобы им на корм. Женщины, сующие всем под нос истории болезни детей – явно чужие или вовсе фальшивые. Мнимые слепые. Люди с зашитыми ртами и заклеенными глазами. Люди, выставляющие свои покалеченные части тела напоказ, чтобы вызвать жалость. Я ненавидел их.

Ко мне приближалась группа цыганок с маленькими детьми. Я на всякий случай снял со спины рюкзак и прижал его к груди. Одна из цыганок отделилась от пёстрой толпы и направилась ко мне, бормоча «Давай погадаю, на богатство, на любовь. Милок, большое счастье тебя ждёт…»

Я увернулся, стиснув зубы. Вот вам люди, Герман Иосифович. Я их должен любить? Не буду я бормотать всякую ерунду…

Один цыганёнок прижался ко мне сбоку, и я еле успел оттолкнуть его руку, готовую залезть в мой карман. Вот ведь стервец…

А эту «жёлтую виолончель», кстати, я уже дней пять про себя повторял, и никакого эффекта. Ни жёлтых виолончелей, ни красных, ни коричневых. Даже скрипки никакие по пути не попадались за последнее время. И песен с такими словами не слышал. Не буду больше это бормотать. Лучше уж что-нибудь другое желать. «Чтобы вас всех, люди, приподняло и как следует шлёпнуло».

Я вдруг подумал, что действительно хочу, чтобы все окружающие куда-нибудь исчезли. Чтобы на Москву упала какая-нибудь супербомба и стёрла всех этих цыган, попрошаек, алкашей с лица Земли. И Левина. И слушателей моих лекций. Да что там – мне и лица всех тех, кто выходил навстречу мне из метро, казались отвратительны. Чему улыбается эта длинноногая девица? Надо мной, что ли, смеётся? А этот небритый мужик похож на Жупанова. Тоже, небось, детей по ночам лупит.

Не хотел я больше повторять слова про жёлтую виолончель. В конце концов, если в результате моего бормотания некая гипотетическая жёлтая виолончель появится в мире, я могу её не встретить. Или не заметить. Или проспать, в конце концов. Пусть уж лучше и правда бомба. Пусть всех убьёт. Может, и меня. Какой смысл в моей жизни? Наскрести денег на еду, чтобы было сил добраться до работы. Вот и всё.

– Скоро будет война, – произнёс я. – Скоро будет война. Вот что буду бормотать.

– Что вы сказали? – спросил мой сосед по эскалатору, интеллигентного вида старичок с палкой.

– Не ваше собачье дело, – прошипел я.

Тот поджал губы и промолчал.

Да, «скоро будет война» подходит. Это я точно замечу. Не пропущу. Пусть здесь будет кровь, огонь, взрывы. Всех ненавижу. Скорее бы вырваться из метро и добраться до дома. И уснуть. Хотя… Ещё бы неплохо продолжить историю про Зена… Он ждёт меня. Я нужен ему, чтобы существовать… Но и уснуть тоже хочется. Устал я. Устал. В кровать, в кровать…