Жёлтая виолончель

– Ладно. Перестаньте, – Иванов встал и повернулся ко мне вполоборота, словно о чём-то размышлял. – Вы говорите словами, которые вообще не ваши. Вы любили когда-нибудь?

– Не знаю, – ответил я. – Никогда об этом не думал.

Лицо Иванова исказила гримаса, смысла которой я не смог уловить. Но, однако же, я заметил, что меня отпустило. Никаких цветных пятен, всё резко и чётко. Кстати, куда-то подевались очки.

– Ну ладно, – сказал Иванов, возвращаясь в кресло. – Закройте глаза. Откиньтесь на спинку. Расслабьтесь. Вы полностью расслаблены. Ваше тело – словно тряпочка, которую бросили на кресло. Все мышцы расслаблены. Вы прекрасно чувствуете каждую клеточку вашего тела. Вы чувствуете, как в кончиках ваших пальцев бьётся кровь.

Я чувствовал.

– Волна окончательного расслабления, – продолжал Иванов, – пробегает по вашему телу от макушки до пяток. Ваша правая рука наливается свинцом. Она тяжелеет.

Я отчётливо ощутил, какая у меня тяжёлая рука.

– Ваша правая рука – тяжёлая, – голос Иванова стал монотонным, успокаивающим, словно сам он засыпал. – Ваша левая рука – тяжёлая. Ваша правая нога – тяжёлая. Ваша левая нога – тяжёлая. Ваши руки – тяжёлые. Ваши ноги – тяжёлые. Ваши руки и ноги тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Вам хорошо. Не существует никаких уродов. Нет никаких уродов. Просто все люди – разные. Кто-то может казаться вам красивым, а кто-то нет. Но нет никаких мутантов. Просто все люди разные. Все люди разные…

При последних словах моё запястье вдруг резко обожгло, тело подбросило вверх, а мышцы пронизала горячая судорога.

Я ошалело вскочил, ощущая на языке странный металлический привкус.

– Что эт-то было? – промямлил я.

– Не волнуйтесь, – ответил Иванов, скручивая в моток какой-то провод. – Это я вас просто током ударил, чтобы моя установка лучше в память впечаталась.

– Вы больной, – сказал я, возвращаясь в кресло. – Хоть бы предупредили.

– Если бы я предупредил, эффект был бы не тот, – возразил Иванов. – Расслабьтесь. Расслабьтесь. Ваше тело полностью расслаблено. Оно наливается свинцом…

Я хотел что-то возразить, но на меня навалилась такая тяжесть, что мне было лень даже языком пошевелить.

– Представьте на минуту, что вы в незнакомом городе, – сказал Иванов.

Я представил себе неуклюжие кривые домики старого образца. Нет, это фуражка бывает старого образца, а домики просто старые.

– И представьте, – продолжал Иванов, – что там всё очень красиво. Кругом всё современное, лампочки моргают, компьютеры. Цветы в клумбах.

Город вокруг меня начал преображаться. На старых обшарпанных домиках с облезлой штукатуркой появились светящиеся вывески. Одна из них моргала и искрила, то торжественно провозглашая «Торговый дом Круг», то, погаснув, превращаясь в загадочное «уг». Я подошёл к автобусной остановке. Деревянная скамеечка внутри была загажена и покрыта давным-давно извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи. На стенке остановки теснили друг друга клочки объявлений. Я прочитал «Ремонт компьютеров. Бесплатная диагностика и разумные цены» и подумал, что лучше было бы наоборот. Хотя нет, бесплатных цен не бывает, это нонсенс.

– И вот вы идёте, скажем, в роскошный отель, – говорил Иванов. – А на входе вас встречает швейцар. Он одет солидно, даже очень – ливрея, белые перчатки, вот только одной ноги не хватает. Под мышками у него костыли. Должно быть, он потерял ногу на войне. Представили? Расскажите, что видите.

Я заметил, что на будочке, возле которой я стоял, висит выцветшая жёлтая табличка с расписанием автобусов и названием остановки: «Гостиница». Я обернулся и увидел невдалеке здание. Обогнув остановку и круглую, обложенную кирпичами клумбу с одним завядшим жёлтым цветком неизвестного мне сорта, я двинулся к нему.

– Я подхожу к гостинице, – сказал я и умолк.

Гостиница выглядела пугающе. Первое, что бросалось в глаза – выбитые стёкла на фасаде. Потом я попытался прочитать облезлую вывеску справа от входа. Ага, «Отель Центральный». Только потом я заметил швейцара. Обезьянье лицо с синим носом, сальные волосы, поломанные костыли, драная пародия на ливрею и перчатки, пару лет назад, должно быть, бывшие белыми. От швейцара несло перегаром, смешанным с ароматом мочи.

– Ну, продолжайте же, – сказал Иванов. – Что вы видите?

– Швейцара на костылях, – ответил я.

– Что он делает? – спросил Иванов.

– Кажется, милостыню просит…

Швейцар скривился в глупой улыбке и забормотал: «Подайте на пропитание и на водку. Трубы горят, командир. Мочи нет».

– Тьфу! – сказал Иванов, и я внезапно выпал из видения в его кабинет.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да всё не так, – сказал Иванов. – У вас в голове какой-то бессмысленный мусор. Надо бы его как-то почистить… Знаете, что? Сейчас вы отправитесь, куда вам там надо, а через неделю придёте на сеанс. И всю неделю, чёрт вас побери, повторяйте про себя «Я люблю людей».

– Но это же неправда, профессор…

– Я знаю! И никакой я вам не профессор. Довольно. Вы свободны.

Я встал. Голова снова закружилась.