Жёлтые розы для актрисы

После директора взял слово заместитель мэра (второй или четвертый, их много, всех не запомнишь), он говорил о неблагополучии в театральной среде. Софиты падают, лестницы подпиливают, полиция завела уголовное дело, атмосфера враждебная, нередки аморальные отношения, массовое пьянство — банкеты, что ли, имел в виду? И последнее: нужно что-то менять. Следующей выскочила заслуженная артистка, свела брови страдальческим домиком на лбу и била себя кулачком в грудь, внушая поставленным голосом:

— Да, у нас неблагополучная атмосфера, которая влияет на качество спектаклей. Геннадий Петрович распустил актерский состав, он нетребователен, слишком мягок. А театр — это…

— Концлагерь, — подсказал с места Октавий Михайлович, Саша его слегка толкнула, дескать, не стоит лезть на рожон. В ответ он шепнул ей: — Да мне все равно каждый день говорят, что на пенсию пора. Новая метла обязательно выгонит.

— Выгонят? — ужаснулась Саша. — А кто играть тут будет?

— Октавий, прекрати паясничать! — воскликнула заслуженная гневно. — Возможно, Геннадий Петрович слишком долго у руля, поэтому не чувствует процессов, не идет за временем…

Один за другим единым блоком выступили несколько актеров, страстные обвинения сыпались на голову главного, словно он монстр, маньяк и вселенское зло. Мол, в театре труппа большая, а играют всего две актрисы — это возмутительно! Еще надо подумать — почему только они играют (намек на интим). И главное — дайте дорогу молодым творческим силам, новому мироощущению! Все сводилось к единому камланию: в труппе есть новое дыхание — Пуншин!

— Что за судилище? — обалдела Саша. — Что происходит?

— Не видишь? — хмурился Октавий. — Главного снимают. Теперь понимаешь, для чего пишутся пачками докладные? Их копят, чтобы в час X выложить доказательства на стол о неблагополучии в театре. Главное, не проступок, проступки как раз пустяковые, главное — количество.

— Как! Снимают?! С ума сошли!

— Паскудство знаешь в чем? Кучка бездарных горлопанов победит, в наше время гаденыши всегда побеждают. Они всех уже обработали, включая главарей города. Это наш конец.

И тут впервые Саша другими глазами посмотрела на все, что ее окружает, — сплошные иллюзии. Люся со своими докладными и бешеной ответственностью. Туповатый директор, имеющий понятие об искусстве, как швея о работе космонавта, стало быть, занимающий стул в кабинете не по праву. Полупрофессиональная труппа — это вообще труба. А еще претензии ко всему свету, амбиции, интриги, сплетни, даже попытки Сашу прикончить — кто-то свои иллюзии пытается внедрить в жизнь таким агрессивным путем. Но иллюзии — это не мечта, которая заставляет прилагать усилия и знания, чтобы шаг за шагом построить реальность; иллюзии — это пустоты в камуфляже из слов, одних слов и обещаний, которые даже необязательно выполнять, но именно обещания привлекают людей слабых и глупых.

Но вот со своего места встал главреж, оперся спиной и руками о сцену, ничего не говорил. Он держал паузу, как держат ее хорошие артисты в ключевом моменте спектакля, а во время оной смотрел на лица труппы. Все молчали, не поднимая глаз, в театре царила изнуряющая тишина. Геннадий Петрович стоял, словно герой перед казнью, и Саше он, маленький и смешной человечек, неожиданно показался большим, сильным и красивым, таким он становился и во время репетиций. Она замерла, не дыша, когда он заговорил спокойно и взвешенно, но коротко:

— Что ж, я выслушал ваши претензии. Наверное, я их заслужил и вы правы, мое время кончилось в этом здании. Всего вам доброго.

И пошел от сцены по центральному проходу в конец зрительного зала под гробовое молчание, ведь никто ничего не понял. Первым опомнился директор:

— Куда вы, Геннадий Петрович? Мы не закончили…

— Да закончили вы, закончили, — заняв место у сцены, сказала Анфиса, затем оглядела присутствующих. — Ну, что, мартышки, удовлетворены? Ловко вы поработали. Кто не умеет играть, тот плетет интриги. Но вы забыли правило: интриган ничего не выигрывает, а вы, молчаливое большинство, так вообще проиграете. Голосовать сейчас будете, снять главного или оставить? Вперед.

— Да как ты смеешь!.. — кто-то выкрикнул.

— Смею, — не повышая голоса, оборвала возмущение Анфиса. — Должен же кто-то сказать, кто вы есть. Только что вы — одни скромным молчанием, другие агрессивными выступлениями — оскорбили несправедливостью не только талантливого человека, а еще и хорошего человека, личность в отличие от вас. Он делал все, чтобы сохранить ваши задницы, но вы… вы повели себя как последние ничтожества. И подписали себе смертный приговор. Сами! Себе! Запомните это число и мои слова, скоро вы их вспомните, когда будете биться головой о стенку. Так вам и надо.

Она ушла также под гробовое молчание. Кто-то выкрикнул, мол, да, неплохое предложение внесла Оленева — проголосовать, и станет ясно…

— Я в этом фарсе участвовать не буду, — поднялась Саша. — Но я не воздержавшаяся, а против вашей затеи.

И демонстративно вышла из зала.