Жирдяй-2: Экспансия!

Длинные волосы колыхнулись с противным сухим шуршанием и взлетели вверх, образовав светящийся круг вокруг его головы. На миг мне показалось, что на меня смотрит обезображенный какой-то страшной болезнью святой, запечатленный на старой потускневшей иконе. Хотя вряд ли на иконах изображали тех, кто вполне бы мог напугать самых стойких грешников в аду.

Вздрогнув, икнув, Оран протяжно рыгнул, исторгая изо рта целый поток трепещущих крылышек, что упали на землю и через пару секунд исчезли.

— Проклятье… — кошмарно выглядящий бедолага попытался спрятаться, вцепившись в крышку рукой со светящимися алым кончиками пальцев — там, где раньше были ногти.

Я коротко качнул головой:

— Зачем прятаться?

— Ну…

— Он стесняется своего вида, — с сокрушенным вздохом пояснила Явель.

— Вот твоя накидка, — Турн поднял с пола два сшитых вместе рваных одеяла. — Облачайтесь, сударь.

— Смешно тебе? — с некоторым даже юмором спросил явно начавший приходить в себя Оран.

Похоже, сам он вполне свыкся со своим видом, а вот чужих взглядов все еще боится. И немудрено — с таким-то телом. Какое-то безумное сочетание человеческого с чем-то демоническим и насекомоподобным одновременно. И получилось довольно мерзко.

— Вопрос, — произнес я, усаживаясь на обнаружившийся неподалеку бочонок. — Вернее, два вопроса.

— Это тот самый Жир Жирыч, — тихо напомнил Хурм.

Оран кивнул:

— Я так и понял. Важный чиновник…

— Чиновник? — удивился я. — Вряд ли. Хотя… может и есть немного от его работы.

— Вы хотели что-то…

— На ты, — улыбнулся я. — Давай сразу на ты.

Пошарив в кармане, я добыл пару сигарет и коробок спичек, задумчиво чиркнул, глядя на усевшегося рядом «монстра», прикрывшегося накидкой.

— Угостишь?

— А губы… крылья не опалит? — хмыкнул я, безбоязненно протягивая последнюю сигарету и коробок спичек.

— Этого добра не жалко, — проскрипел со смешком Оран и, подкурив, с блаженством затянулся. — Хорошо-о-о-о…

После первой же затяжки все крылья на его теле разом пришли в беснование, начав с безумной скоростью дергаться. Я, грешным делом, испугался, что он сейчас улетит… но рассмеялся этой мысли и тоже сделал затяжку цифрового табака.

— У меня два вопроса. Первый самый очевидный, но на него ответь потом — как?

— Как это случилось… ну да, все спрашивают.

— Ага. А второй вопрос — почему ты еще жив? — на этот раз я не скрыл удивления.

— В смысле — почему не самоубился, ведь все равно возрожусь?

— Ага. Если в начале вы всего этого могли не знать, то теперь же знаете. Так почему ты еще в таком виде? Принцип ведь ясен. Оставишь наспех нацарапанные мемуары о днях в Ковчеге, опишешь ключевые моменты — кого любишь и за что, кого ненавидишь и почему — и можно стреляться. Ты только без обид, Оран, лады? Я действительно не понимаю… ведь тут явно не простая болячка, что лечится однократным приемом бубенчиков Мидира…

— Чего-чего? Это рецепт такой? Действующий? — в голосе монстра зазвучала надежда.

Чертыхнувшись, я покачал головой:

— Я к слову. Тут реально что-то больше похожее на проклятье. Аспирином не вылечить.

— Не вылечить, — согласился Оран. — Я пробовал. Мы уже кучу лекарств и снадобий от балды на мне перепробовали.

Сгорбившись под толстой накидкой, постоянно шелестя, мерцая красными глазами, он реально пугал — на каком-то детском подсознательном уровне. Наверное, именно такую «бабайку» я представлял себе в детстве.

— Так почему ты еще жив? — повторил я свой вопрос. — Учитывая главное качество фей, что мне известно… я бы предпочел умереть, наверное. Хотя это сказки…

— А какое у них главное качество?

— Обидчивость, — мрачно произнес я. — Во множестве старых фольклорных легенд, что я перечитал за свою жизнь, да и в сказках тоже, постоянно упоминается их обидчивость и лютая злопамятность.

— Фею-то я сглотнул… уже не обидится.

— А ее родственники? — задумчиво спросил, я и под навесом стало тихо — не считая шума становящегося все холоднее ливня и шелеста под накидкой.

Тряхнув головой, я успокаивающе улыбнулся:

— Ну?

— Почему не расшиб себе голову о камень? — вздохнул монстр и повторил глубокую затяжку. Запахло паленым хитином или чем-то подобным. — Причин несколько, и все они для меня важны. Только без смеха, ладно?

— Тут не посмеешься, — признался я, не отводя взора от его жутковато колышущейся груди.

— Причина первая — я в бога верую. В православного. Русский я. В том мире Николасом был.

— По языку понял, — согласился я. — Ты серьезно?

— Ага. Верующий я. У меня и крест есть — под этими крыльями чертовыми. Могу показать.

— Да дело не в кресте. И ты не подумай — я с уважением к религии и вере. Тут дело личное для каждого. Но ты ведь понимаешь, что уже умер?

— А душа?

— А что душа? — я удивленно моргнул, глянул на страдальчески поморщившегося Хурма. — Она тут причем? Если следовать твоей же вере, после смерти тела душа того… улетела. Либо в рай, либо в ад. Не знаю, как там в православии с чистилищем… Я сейчас не богохульствую? Не оскорбляю веру?

— А может, это и есть ад?

— Или рай, — рассмеялась девушка, что уже деловито разводила огонь в небольшом очажке.