Жить из основы Бытия

В округе полно койотов. Вой начинается с наступлением темноты. Я уверен в том, что они дразнят собак. Я видел, как они прогуливаются по дороге вдоль внешней границы тюрьмы так, будто она принадлежит им. Почему бы и нет? Так оно и есть!

Однако больше всего мы, заключённые, любим именно близкий контакт с живностью. Осенью, пока тарантулы ещё не нашли себе жильё на зиму, они позволяют нам носить их на руках или на футболках. Весна вновь приносит ласточек, которые строят свои глиняные гнёзда под карнизами на стене корпуса с камерами — там, докуда мы не можем дотянуться, а затем всё лето терпят наши непрестанные хождения туда-сюда. Здесь также останавливаются одиночные летучие мыши, повисая вниз головой с трещины на стене рядом с ласточкиным гнездом или даже с нижней части самого гнезда. Эти посетители с весьма странной внешностью вызывают у ласточек любопытство, однако они никогда не кажутся потревоженными ими.

Каждый год бывают случаи спасения зайцев. Весть об этом быстро распространяется по зданию тюрьмы, и какой-то заключённый становится героем дня. Дело в том, что зайцы постоянно забираются в дырку в задней части автомата, продающего газировку, прячутся там и иногда оказываются пленёнными или даже раненными вентилятором. А после сильного ливня зайчата часто тонут в своих затопленных норах — если мы вовремя к ним не подоспеем. Однажды заключённый вытащил из-под автомата шестифутовую сосновую змею, где она, несомненно, ждала случая подкрепиться.

Возможно, некоторым может показаться странным, что заключённые проявляют такую искреннюю заботу об этих тварях, тогда как зачастую с таким пренебрежением относятся к другим людям. Но в тюрьме мировоззрение меняется. Здесь койоты и олени занимаются своими делами по ту сторону заборов; зайцы, змеи и белки с лёгкостью их преодолевают, а птицы, самые свободные из свободных, вообще летят куда хотят. Какой заключённый не мечтал бы стать птицей? Пусть даже на минуту!

Когда-то давно я отбывал срок в мексиканской тюрьме и всё время своего пребывания там был одержим мыслью о побеге. Был готов даже рисковать жизнью, чтобы только выбраться из той дыры. Когда же я вышел оттуда, то после первичной быстро схлынувшей радости обнаружил не свободу, а постоянное ощущение разочарования. И не то чтобы я раньше не испытывал подобного разочарования, но тот раз, наверное, был первым, когда я явно ощутил, что свобода — это не место, не что-то, к чему я мог бы стремиться или с чем я мог бы столкнуться «где-то там». Но я продолжал упорствовать в своих разрушительных привычках.

Сегодня в этой тюрьме происходит то же самое. Здесь нет человека, который не считал бы, что ему будет лучше где-нибудь ещё. Мне кажется, это и есть причина того, что дикие животные так очаровывают нас и вызывают такую нежность. Свободные от всех пут, непредсказуемые, они так от нас отличаются. Конечно, и у них разыгрываются драмы. Посмотрите, например, как несколько пар ласточек соперничают за место для гнезда или за право на воздушное пространство. Но в этом, кажется, нет никаких страстей, никакого стремления быть где-либо, кроме как там, где они сейчас; или чем-либо, кроме как тем, кто они сейчас.

Один друг рассказал мне, как однажды, во время весьма удачного периода его жизни (он был классическим музыкантом), он взял и всё бросил — просто взял и бросил. Ушёл из своей квартиры в обеспеченном жилом квартале Манхэттена, наполненной дорогими вещами, среди которых были рояль, книги, одежда, кредитки, наличные — всё, что у него было, — и ушёл, понятия не имея, куда он идёт и как он будет жить. Он сказал, что у него было такое чувство, будто он сбросил огромный груз, который постоянно на себе таскал. Не испытывая никакого страха перед тем, что принесёт ему будущее, он внезапно ожил, гуляя вдоль Риверсайд-Драйв, чувствуя мир вокруг с остротой, которую уже давно забыл.

Подобное случилось и с моей дочерью. Она посещала Школу для Работы Байрон Кэти, десятидневный интенсивный семинар, на котором участники учились расставаться с убеждениями, которые приковывают человека к жизни, наполненной разделённостью и неудовлетворённостью. Однажды утром её отвезли в какой-то район Лос-Анджелеса и там и оставили, без денег и документов. Всё, что у неё было, — одежда, которая была на ней. По инструкции ей нельзя было говорить (можно было произнести одну или две заранее подготовленные фразы типа «Я голодна» или «Нет, спасибо») и вечером следовало достичь места встречи.

Она рассказывала потом, что больше всего ощущала свободу от обязательств, личной «истории», забот. Радуясь только тому, что давалось ей минута за минутой, и зная, что это всё, что ей нужно.