Жить в эпоху перемен

— Ни одной бабы не пропускает. Татьяна — помнишь Татьяну? — рассказывала, как он к ней клинья подбивал. Да еще и денег в долг просил. Мы с девчонками уже удивлялись — как ты с ним столько лет отбабахала…

Вспомнив толстую Татьяну, я хлопнула четвертую и пятую. Поразмыслив, залила сверху шестую и заревела.

Подруга ушла, пошатываясь, и в совершенном счастии.

Ну и заведу мужика. Делов-то! Заведу мужика в дом и предамся с ним безыдейной похоти прямо на супружеском ложе, чтоб ему пусто было! Зажгу свечи, включу тихую музыку и обольстительными изгибами своего восхитительного тела доведу того самого мужика до полного исступления. И он, мыча от вожделенья, кинется срывать с меня одежды. И тут откроется дверь, на пороге возникнет бледный муж, прострет ко мне дрожащие руки и возопит: «О горе мне! Как я был слеп! Вернись ко мне, прости и все забудь!» — а я засмеюсь сатанинским смехом, повернусь к нему задом и сольюсь в экстазе с мужиком.

С экстазом, правда, получалось неважнецки. Многолетняя привычка сказывалась. Не выходило экстаза. То есть если экстаз — то муж, а если не муж — то не экстаз…

«Не хлопнуть ли седьмую?» — озабоченно подумала я. Так гладко получалось, и на тебе! Из-за какого-то дурацкого экстаза весь план рушится. Попробуем сызнова…

Сызнова не получилось, потому что пришел Петька. Он был, скорее, приятель мужа, и был он чиновник — инспектор чего-то в богоспасаемом ведомстве. В том ведомстве кроме него паслось еще два-три ветхих пенсионера; остальные были дамы. Многолетняя жизнь в женском коллективе нанесла глубокую травму Петькиной душе: он был уверен, что все женщины хотят его, трудягу. И он, как честный человек, эти желания удовлетворял. Ему приходилось нелегко: трудовой коллектив был нестабилен (зарплата маленькая), женщины приходили и уходили, а он оставался, один на всех.

— Бабы, знаешь, как с цепи сорвались, — пожаловался он после того, как мы хлопнули по первой. — Все хотят спать со мной!

— Не горюй, Петя, — я аккуратно сняла влажную его ладонь со своего колена. — Есть одна, которая не хочет.

— Хороший ты человек, — просветил он меня, вдавив могучее плечо в мою голову. — Муж вот только у тебя…

О Господи! Нашел время про мужа сплетничать. Мне мужика заводить надо, семью спасать, с экстазом что-то надо решать, а приходится черт-те что выслушивать!

Я аккуратно высвободилась.

— Нормальный у меня муж, — вяло отмахнулась. — Кофей будешь?

— Потом… После. Потанцуем? — он взял меня за руку и потянул к себе.

Всю жизнь мечтала. Вот удовольствие: топтаться под музыку, идиотски улыбаться, говорить не о чем, скука смертная!

Я аккуратно высвободилась.

— Петь, — честно объяснила ему, — мне некогда. Дело у меня. Проблема. Болею опять же. Кофе будешь, короче?

— Давай лучше коньячку…

И мы хлопнули по рюмашке.

Я задумалась. Татьяна — корова, и это известно всем. На такую бабу нас променял! Надо мстить. Мужика-то я заведу, но вот что с ним делать после завода? Вот вопрос, так вопрос…

… Мне стало как-то неуютно: Петька смотрел на меня не мигая. Платье я себе испачкала, что ЛИ?

— Аня, — сказал он, — хочешь, я тебе свои стихи почитаю?

Час от часу не легче! До утра он сидеть собрался?

— Ты пишешь стихи? — вежливо восхитилась я. — Потрясающе!

Петька хлопнул рюмашку и взвыл:

— Гремели ангелы: «Осанна!»
И разгорались небеса,
Твой образ нежный, донна Анна,
Мне затуманивал глаза.
Сколь обольстительны изгибы
Столь восхитительных телес!
Ах, я унес часа на три бы
Тебя одну в заветный лес.

И умолк.

— Здорово, — фальшиво сказала я. А что еще можно о таких стишках сказать?

Петька молчал.

Да и не стишки это вовсе, бред собачий. Ничего себе рифмочка — «небеса — глаза», а? С похмелья он эти стишата лепил, что ли?

Петька молчал, смотрел и не мигал.

Батюшки-матушки, осенило меня. Совсем я, братцы-сестрицы, ополоумела! Он же меня обольщает, самым натуральным образом обольщает. Вот, помяни черта: не успела решить завести мужика, как он и завелся. И всерьез, кажется, завелся, как бы кидаться не начал, как бы у него до экстаза дело не дошло.

Я предвкусила потные Петькины объятия, содрогнулась и загоревала. Наверное, я все-таки ненастоящая новая русская. Прочитайте любую книжку, посмотрите любой фильм: чуть что, новые русские неистово обнажаются и, судорожно сотрясаясь, рыча и стеная, приникают к чреслам. При первой возможности, уверяю вас.

С ужасом представив Петьку, приникшего к чреслам, я на всякий случай обхватила их покрепче руками и твердо перевела разговор в интеллектуальное литературное русло. Для Петькиной сублимации и собственной безопасности.

— Ты знаешь — с достоинством, как поэт поэту, сообщила ему, — я тоже когда-то писала. В юности. Одному мальчишке, однокласснику, стих написала. Хочешь, прочитаю?

— Конечно, — прошептал он и опять стал придвигаться.

Я отодвинулась и с выражением продекламировала: