Житейские воззрения кота Мурра

– Вы видите, – гневно воскликнул князь, – вы видите, Бенцон, всю наглость этого гнусного музыканта! В него собирается влюбиться принцесса, ради него она отказывается от руки любезнейшего принца! Ah, le coquin![127] Только теперь я понимаю вас, маэстро Абрагам, только теперь – впервые и всецело! Вы должны будете избавить меня от этого зловещего и фатального субъекта, чтобы он никогда-никогда не посмел возвратиться!

– Всякая мера, – сказала советница, – которую премудрый маэстро Абрагам мог бы, пожалуй, предложить на сей предмет, будет вполне излишней, ибо то, что требуется совершить, уже совершилось. Крейслер находится в Канцгеймском аббатстве, и, как написал мне аббат Хризостом, Крейслер, весьма возможно, примет решение отречься от мира и вступить в монашеский орден. Принцесса уже узнала это от меня в подходящую минуту, и так как я при этом не заметила у нее каких-либо особливых движений души, это свидетельствует, мне думается, о том, что опасный кризис, как сказано, уже миновал.

– Прекраснейшая и великолепнейшая советница, – проговорил князь, – сколь привязаны вы ко мне и к моим детям! Как вы заботитесь о благе, о благополучии моего дома и моего семейства!

– Ужели, – с горечью проговорила Бенцон, – ужели я и в самом деле делаю это? Разве я всегда могла, разве я всегда была вправе заботиться о благе ваших детей?

Бенцон с особенным ударением произнесла последние слова, князь молчал, глядя в пол и играя большими пальцами сплетенных кистей. Наконец он негромко пробормотал:

– Анджела! Все еще никаких следов? Вовсе исчезла?

– Да, именно так, – ответила Бенцон, – и я боюсь, что несчастное дитя стало жертвой чьей-то подлости. Был слух, что ее видели в Венеции, но, несомненно, это ошибка. Сознайтесь, ваша светлость, ведь было ужасно жестоко, что вы велели оторвать ваше дитя от материнской груди, отправили его в безутешное изгнание! Эта рана, которую нанесла мне ваша суровость, никогда не перестанет причинять мне боль!

– Бенцон, – проговорил князь, – разве я вам, разве я ребенку не назначил значительное годовое содержание? Мог ли я сделать больше? Разве я не должен был бы, если бы Анджела оставалась у вас, каждое мгновение страшиться, что наши faiblesses[128] всплывут и самым пренеприятным образом нарушат, быть может, покой и благоприличие при нашем дворе? Вы знаете княгиню, милая Бенцон! Вы знаете, что у нее порой бывают престранные причуды.

– Итак, – заговорила Бенцон, – итак, деньги, годовое содержание должно быть для матери вознаграждением за всю боль, за все ее муки, за все горькие сожаления об утраченном дитяти! В самом деле, ваша светлость, существует иной способ позаботиться о ребенке, способ, который способен больше удовлетворить мать ребенка, чем все золото мира!

Бенцон произнесла эти слова с таким выражением лица, таким тоном, который привел князя в известного рода замешательство.

– Всемилостивейшая госпожа, – начал он, смущенный, – к чему эти странные мысли! Неужели вы не верите, что бесследное исчезновение нашей милой Анджелы и мне также кажется чрезвычайно неприятным, чтобы не сказать – прискорбным? Она, должно быть, стала прелестной и прехорошенькой девочкой, ибо ее произвели на свет очаровательные родители. – Князь вновь и очень нежно поцеловал руку госпоже Бенцон, но она быстро отняла у него эту руку и, пронзая князя взором, шепнула ему на ухо:

– Сознайтесь, ваша светлость, вы были несправедливы, жестоки, когда настояли на том, что ребенок должен быть удален! И разве не ваш долг исполнить теперь мое желание, ибо исполнение его и в самом деле можно будет рассматривать как некое возмещение мне за все мои страдания?

– Бенцон, – возразил князь еще тише, чем прежде, – милая, прелестная Бенцон, неужели же нашу Анджелу невозможно отыскать вновь? Я готов совершить самые героические дела ради того, чтобы исполнить ваши желания, милая дама! Я хочу довериться маэстро Абрагаму, посоветоваться с ним. Это умнейший, опытнейший человек, быть может, он в состоянии помочь!

– О, – прервала Бенцон князя, – многоразумный маэстро Абрагам! Неужели же вы полагаете, ваша светлость, что маэстро Абрагам и впрямь расположен предпринять ради вас что-нибудь; неужели вы уверены, что он искренне предан вам и вашему семейству? Да и может ли он быть в состоянии что-нибудь выведать относительно судьбы Анджелы, после того как в Венеции, во Флоренции – все поиски оказались напрасны и – что самое скверное – у него было похищено то таинственное средство, которым он прежде пользовался, дабы исследовать неизвестное.

– Вы, – произнес князь, – имеете в виду его жену, эту злую колдунью Кьяру?

– Весьма и весьма сомнительно, – возразила Бенцон, – что эта особа, быть может всего лишь вдохновленная чудесными горними силами, заслуживает имени колдуньи. Как бы то ни было, это было несправедливо, бесчеловечно – похищать у маэстро любимое им существо, к которому он был привязан всей душой и, более того, которое было даже некоей частью его собственного «я».