Житейские воззрения кота Мурра

– Ergo bibamus![141] – воскликнул отец Гиларий, наполнил изящные зеленые стаканчики и весело чокнулся с Крейслером. – Не правда ли, капельмейстер, – начал он после того, как бокалы опустели, – наш достопочтенный отец охотно вогнал бы вас в долгополое одеяние? Не делайте этого, Крейслер! Мне хорошо в сутане, я ни за что не снял бы ее, но distinguendum est inter et inter![142] Для меня добрый стакан вина и хороший церковный напев составляют целый мир, но вы – вы! Что ж, вы созданы для совершенно иных вещей, жизнь еще улыбается вам совсем по-иному, вам светят еще другие светила, а не одни только алтарные свечи! Да что там, Крейслер, стоит ли долго толковать об этих делах – чокайтесь! – Viva[143] ваша возлюбленная, и когда вы устроите свадьбу, то пусть вам наш господин аббат, невзирая на все неудовольствия, пошлет через меня лучшее из вин, которые только имеются в нашем погребе!

Крейслер почувствовал, что слова Гилария задели его самым пренеприятным образом, ибо мы испытываем боль, когда видим, что нечто нежное, чистое, белоснежное схвачено неуклюжими руками.

– Чего вы только не знаете, – сказал Крейслер, убирая свой бокал, – о чем вы только не узнаёте в ваших четырех стенах!

– Domine, – воскликнул отец Гиларий, – domine Kreislerre[144], не обижайтесь, video mysterium[145], но ни слова больше не скажу! Не хотите за ваше здоровье – ну что ж! Давайте позавтракаем in camera et faciemus bonum cherubium – и bibamus[146], чтобы Господь нас здесь, в аббатстве, поддержал в покое и уюте, каковые до сих пор царили здесь!

– Разве, – напряженно осведомился Крейслер, – разве они теперь в опасности?

– Domine, – тихонько сказал отец Гиларий, доверительно придвинувшись поближе к Крейслеру, – domine dilectissime![147] Вы достаточно давно находитесь у нас, чтобы не знать, в каком согласии мы живем, как разнообразнейшие склонности братьев сочетаются в известного рода веселости, которой благоприятствуют прежде всего наше окружение, мягкость монастырского устава и весь наш образ жизни. Быть может, все это вскоре кончится. Узнайте это, Крейслер! Как раз теперь, только что, прибыл отец Киприан, которого давно уже ждали у нас, он был настоятельнейшим образом рекомендован нашему аббату самим Римом. Это еще молодой человек, но на его иссохшем недвижном лице не найти ни проблеска веселости, более того, в этих мрачных, как бы застывших чертах есть некая неумолимая строгость, обличающая в нем аскета, доведшего себя до высочайшей степени самоистязаний и самомучительства! При этом он всем существом своим являет некое враждебное презрение ко всему тому, что его окружает; очень возможно, что презрение это возникло из чувства некоего духовного превосходства над всеми нами. Он уже осведомлялся в отрывочных словах о монастырской дисциплине и, казалось, был весьма огорчен нашим образом жизни. Имейте в виду, Крейслер, этот пришелец еще перевернет весь наш порядок, который был нам так по душе! Имейте в виду, nunc probo![148] Склонные к большей суровости охотно примкнут к нему, и вскоре образуется партия против аббата, партия, которая, пожалуй, одержит победу, ибо мне кажется очевидным, что отец Киприан является эмиссаром его святейшества, перед волей коего аббат вынужден будет склониться. Крейслер! Что станется с нашей музыкой, с вашим уютным пребыванием у нас! Я говорил о нашем превосходно слаженном хоре и о том, что мы в состоянии весьма приятно исполнять творения величайших мастеров, но тут этот мрачный аскет состроил ужасную гримасу и сказал, что такого рода музыка годится разве что для суетного света, но никак не для церкви, из коей папа Марцелл Второй справедливо намеревался ее, оную музыку, изгнать вовсе! Per diem, ведь если у нас больше не будет хора и если, пожалуй, даже запрут мой винный погреб, то – однако покамест bibamus! Преждевременно не стоит слишком ломать себе голову. Ergo – буль-буль-буль!

Крейслер высказал мнение, что, пожалуй, с этим новым пришельцем дело обстоит так, что он кажется строже, чем есть на самом деле, и, быть может, все еще уладится ко всеобщему удовольствию, да и со своей стороны он не в состоянии поверить, что аббат, при его твердом характере, который он неоднократно проявлял, так легко поддастся воле постороннего монаха, тем паче что у него самого отнюдь нет недостатка в значительных и влиятельных связях в римских сферах.

В это мгновение раздался колокольный звон в знак того, что торжественный прием постороннего брата Киприана в орден Святого Бенедикта сейчас должен будет произойти.