Житейские воззрения кота Мурра

– Это, – начал маэстро Абрагам, – это, впрочем, не столь уж удивительно, что я, в те времена молодой, сильный человек весьма пригожей наружности, из преувеличенного рвения и от величайшей жажды славы доработался до полнейшего безумия и почти недуга, возясь с большим орга́ном в соборной церкви Гёнионесмюля. Вот врачи и сказали мне: «Постранствуйте, милый органист, постранствуйте по горам и долам, подальше от здешних мест». Я и в самом деле поступил именно таким образом, причем, так сказать, забавы ради выступал везде как механик и проделывал перед зеваками удивительнейшие фокусы. Все шло у меня самым замечательным образом и принесло мне кучу денег, пока мне не встретился человек по имени Северино, который грубо высмеял меня со всеми моими фокусами и всяческими штуками довел почти до того, что я вместе с простонародьем чуть было не уверовал, что он находится в союзе с дьяволом или, по крайней мере, с другими, более честными, добросовестными и приличными духами. Величайший восторг и интерес возбуждал его номер – женщина-оракул, тот самый фокус, который несколько позднее и стал известен под названием «незримой девушки». Посреди комнаты к потолку был свободно подвешен шар из прекраснейшего чистейшего стекла, и из этого шара струились, как нежное дыхание, ответы на вопросы, обращенные к невидимому существу. Не одно только непостижимо кажущееся в этом феномене, но также и проникающий в сердце, охватывающий все наше существо духовидческий голос незримого создания, меткость его ответов и – более того – его истинный пророческий дар обеспечивали артисту огромнейший успех. Я пристал к нему, я много говорил о моих механических кунштюках, он, однако, отнесся с презрением, правда на иной лад, чем вы, Крейслер, ко всем моим познаниям и настоял на том, чтобы я построил ему водяной орга́н для домашнего употребления, невзирая на то что я вполне доказал ему, что, так же как уверял покойный господин надворный советник Мейстер из Геттингена в своем трактате «De veterum hydraulo»[53], на таком вот гидравлическом орга́не решительно ничего нельзя сберечь и не получается никакой экономии, если не считать сбережения нескольких фунтов воздуха, который, впрочем, слава Всевышнему, мы везде можем иметь совершенно даром. Наконец Северино стал уверять, что ему необходимы более сладостные, чем у обычного орга́на, звуки гидравлического инструмента, дабы помогать и содействовать невидимой особе, и он хочет открыть мне тайну, если я поклянусь Святым причастием ни самому не проделывать этот фокус и не открывать, в чем суть его, другим людям, хотя он и полагает, что будет весьма и весьма нелегко перенять исполнение его шедевра без – здесь он запнулся и сделал таинственную и сладкую мину, как покойный Калиостро, когда он рассказывал о своих колдовских экстазах. Исполненный жажды узреть невидимую, я пообещал ему изготовить водяной орган в самом наилучшем виде, и вот он наконец даровал мне свое доверие, даже полюбил меня, когда я стал добровольно помогать ему в его трудах. В один прекрасный день, когда я как раз собирался направиться к Северино, на улице сбежалась толпа народу. Мне сказали, что прилично одетый человек, лишившись чувств, упал наземь. Я пробился сквозь толпу и узнал Северино, которого как раз подняли и понесли в соседний дом. Врач, проходивший мимо, занялся им. Северино, после того как были применены различные средства, с глубоким вздохом открыл глаза. Взгляд, который он из-под сведенных судорогой век устремил на меня, был ужасен. Все страхи и муки борьбы со смертью сверкали из него мрачным огнем. Губы его дрожали, он попытался говорить – и не смог. Наконец он несколько раз сильно ударил рукой по жилетному карману. Я сунул туда пальцы и вытащил связку ключей. «Это ключи от вашей квартиры», – сказал я, он кивнул на это. «Это, – продолжал я, держа перед его глазами один из ключей, – это ключ от кабинета, в который вы меня никогда не желали впускать». Он вновь кивнул. Но когда я хотел продолжать расспросы, он начал вздыхать и стонать в ужасном испуге, капли холодного пота выступили у него на челе, он распростер руки и потом сомкнул их в виде кольца, как если бы он хотел обнять нечто, и указал на меня. «Он хочет, – вопросительно произнес врач, – чтобы вы привели в порядок его вещи и аппараты, а если он, быть может, умрет, то чтобы вы это сохранили за собой». Северино сильнее кивнул головой, прокричал наконец: «Corre!»[54] – и вновь лишился чувств. И вот я со всех ног поспешил в квартиру Северино; исполненный любопытства, дрожа от ожидания, я отпер кабинет, в котором должна была быть заключена таинственная Невидимка, и чрезвычайно удивился, что кабинет был совершенно пуст. Единственное окно было плотно завешено, так что свет (сумеречный свет!) лишь еле просачивался; на стене висело большое зеркало, как раз напротив двери. Как только я случайно подошел к этому зеркалу и увидел свою фигуру в слабом мерцании, меня пронзило странное чувство, как будто я нахожусь на изолирующем стуле электрической машины. В то же самое мгновение я услышал голос Невидимой девушки, она лепетала по-итальянски: «Пощадите меня только нынче, отец! Не бейте меня так ужасно, ведь вы же, наконец, все-таки умерли». Я быстро распахнул двери комнаты, так что в нее ворвался яркий свет, но ни одной живой души так и не смог увидать. «Это хорошо, – прозвучал голос, – это хорошо, отец, что вы прислали господина Лискова, но он больше не позволит, чтобы вы меня бичевали, он сломает магнит, и вы не сможете больше выйти из могилы, в которую он вас положит. Вы можете упираться и противиться сколько угодно, ведь вы теперь всего лишь мертвец и не принадлежите больше к царству живых». Вы можете, конечно, понять, Крейслер, что я задрожал от глубочайшего страха, ведь я никого не видел, а голос звучал, так сказать, у самых моих ушей. «О дьявол, – заговорил я громко, чтобы вернуть себе мужество, – если бы я только увидел где-нибудь хоть самую никчемную бутылочку или фляжку какую, я немедленно разбил бы ее на мелкие кусочки, и diable boiteux[55], освобожденный из темницы своей, предстал бы предо мной наяву, но так…» Тут мне внезапно почудилось, будто тихие вздохи, которые витали по кабинету, исходят из-за выгородки, которая стояла в углу и казалась мне слишком маленькой, чтобы скрывать в себе человеческое существо. Итак, я прыгаю туда, сдвигаю задвижку – и что же: свернувшись, как змейка, лежит там девушка, смотрит на меня большими, удивительно прекрасными глазами, наконец протягивает ко мне руку, когда я восклицаю: «Выходи-ка, овечка моя, вылезай, моя маленькая невидимочка!» – и я хватаю наконец ее за руку, которую она держит протянутой ко мне, и электрический удар пронизывает все мое тело.