Жити и нежити

В общем, мы купили хавчик, как сказал Ём, и пошли на Патриаршие пруды. Там стояло лето и благодать. Воздух в колодце между домами свистел, скворчал и звенел – оголтелые птицы, утки-мандаринки, дети на площадке. Аллея белела свежим песком. Гуляющих было немного. Я думала, мы сядем сейчас на лавочку, будем смотреть на воду, я стану потихоньку сливать йогурт в кусты, однако не тут-то было – Ём принялся выхаживать по дорожкам в своей петровской манере, поедая на ходу пирожок.

– Извини, что я тебя сегодня вытянул, – начал он. – Не стоило этого делать. Но я не знал, что так выйдет. Видишь ли, мы с Динкой не встречались года два. Я и забыл, как с ней играть тяжело. А с «Солнцем» мы вместе начинали. Только теперь это кажется таким далеким прошлым, и не вспомнить.

– Она твоя жена?

– Кто? – Он аж остановился.

Не стоило этого говорить. Шла бы себе и шла. Глядя на свежий песочек. Кто привёз, кто раскидал его здесь? Представился мне дворник с тачкой, с синей тачкой и красной лопатой. У таких ещё название смешное: совковая. Лопата красная, тачка синяя. Динара Ёму жена. Бывшая. Ну и что? Кто просил меня болтать?

– Была, да, – он пришёл в себя и пошагал дальше. – А ты откуда знаешь? Айс сказал?

– Сама догадалась.

– Вот как. – Он вскинул подбородок, отправил в рот последний кусок пирожка и выбросил пакет в мусорку. Я туда же отправила йогурт. Он предательски громыхнул полным весом, но оставалось надеяться, что Ём не заметил. – Динка – классный музыкант. Очень талантливая. Только характер у неё – труба.

Сказал, посмотрел на пруд, на воду, скользнул по отражению домов – и двинулся дальше.

– Жить с ней вообще нельзя. А музыкант она от бога. Да ты видела. Только вот никак она себя не упакует.

– Упакует? Зачем?

– Так ведь пахать надо. Вкалывать. По́том, кровью – выпиливать из себя музыку. Часами, годами! Ну да что я тебе говорю, ты всё сама знаешь.

Кажется, он ускорился. Мне уже приходилось бежать.

– Да, интуиция, да, талант. Но никто не родится сразу самим собой. Собой ещё стать надо! А тут – не хочу. Она дважды себе вены резала, прикинь. Не хочу, мол, и не буду. Или ещё лучше: я больше играть не буду. А это ещё хуже, хуже самоубийства! Это не только себя убить, но и всё вокруг выжечь напалмом. Прикинь, какой ад!

– Погоди, погоди! – Я нагнала его и постаралась идти в ногу, попробовала взглянуть в глаза. – Так ты её что, спасал?

– Один раз – да. А один раз это без меня ещё было, когда она жила в общаге. Я знаешь, как с ней воевал! Со всем этим в ней. Это ведь как программа, ген такой – самоубийство. В ком-то заложено, в ком-то нет. В ней хоть отбавляй.

Да, про этот ген я знаю с лихвой, могла бы порассказать. Но я молчала, только кивала. Всё мешалось у меня в голове: ведь это Динара, а не он, но почему же меня вытянуло к нему? Хотелось спросить: «А ты? Ты сам никогда не думал про самоубийство?» А он скажет: «Я что, похож на идиота?» Ага, мы это уже проходили. Нет, не надо спрашивать.

– А я этого, если честно, не понимаю, – продолжал он так, будто я у него всё-таки спросила. – По мне ничего нет важнее, чем жизнь. Я, кажется, хоть на краешке жизни, а всё бы цеплялся. Я жить люблю, понимаешь, музыку люблю. А смерти не понимаю. Нет, если я хоть что-то ещё сделать могу, я буду жить, это факт!

И шёл всё быстрее, и говорил, говорил.

– Ведь столько всего надо успеть сделать, самим собой надо успеть стать. Видишь, как получается: мы же не люди. Вот ты, к примеру. Ты не человек.

– Да ладно?

Он довольно усмехнулся: попалась!

– Конечно. Человеком ещё надо стать – заслужить, добиться. То есть полностью себя реализовать нужно, использовать всё то, что в тебе заложено. И вот что выходит: выпиливаешь из себя человека, снимаешь всё лишнее, ложное, наносное, а за одним слоем открывается следующий, а за ним – ещё, и так без конца!

– Удручает, – сказала я и остановилась. Бежать больше не было желания.

– Да нет же! – Он тоже остановился, обернулся на меня и хлопнул себя по бокам от радости. – Напротив, вдохновляет! Ты прикинь, какие у нас у всех возможности, какие задатки!

Да уж, о человеческих задатках мне известно, могу порассказать. И о возможностях. И о неисчерпаемых ресурсах. И о том, что один человек способен годами кормить ораву таких, как я. Если, конечно, разумно брать. И о том, как быстро он всё это способен спустить по собственной воле из-за дурной головы. В одночасье.

– Я фильм помню, в детстве смотрел, – продолжил он. – Корейский, про боевые искусства. Там дедушка берёт маленького мальчика на обучение. И на годы учёбы надевает ему на ноги и на руки тяжеленные такие штуковины. И он должен в них всё делать – заниматься, бегать, прыгать, есть, пить, спать. Жить, короче. Так вот, когда мальчик их снял, он полетел. Представляешь! Просто так – взял и взлетел. Без этих штуковин-то! Так вот и мы все. У каждого из нас такие же на ногах и руках. А сними это – и мы полетим!

Он говорил так уверенно, что мне показалось – сейчас и правда полетит, вот так возьмёт – и поднимется над деревьями.