Жити и нежити

И меня вдруг охватила дрожь – неужели, боги, неужели мне повезло? Неужели такое возможно, что мне выпала масть, что меня вытянуло к тому, кто откупит нежить, кто станет ей житью?! Неужели это возможно – и со мной, о боги, со мной!..

– А Динара – что Динара? Ты уезжаешь, выпиливаешь-выпиливаешь из себя, а возвращаешься – и видишь всё то же, что и в прошлый раз. И не то человек живёт чем-то другим, не то ты какой-то не такой…

Не такой, хотелось кричать мне. Не такой! А он замолчал. Вокруг звенели Патриаршие. У меня перехватило дыхание – ни вздохнуть, ни молвить. А он стоял и смотрел на воду, и в глазах была тоска.

– Ладно, пора уже, – сказал, обернувшись ко мне, будто только заметил. – Ты как? Если неинтересно – не ходи.

– Мне интересно! – Я, кажется, почти крикнула, но взяла себя в руки. Мне было очень интересно, жизненно интересно, смертельно. Я всё ещё поверить не могла – а вдруг и правда мне так повезло, что я нашла, что вывело именно меня…

– Тогда пойдём.

Ём развернулся и пошагал обратно. Его походка, его решительно наклонённая вперёд фигура – всё говорило о том, что он задумал что-то, и случиться это должно сейчас. Я боялась от него отстать.

Клуб был полон. Пока мы пропихивались на входе, Ёма узнали. К нему полезли с визгом брать автографы и целоваться. Возник затор. Меня оттеснили к стене, и я успела разглядеть афишу. Первой выступала группа из Сербии. Из зала неслось что-то электронное и агрессивное.

Наконец мы ввалились в зал, где было просторней и темнее, и Ём проскользнул за сцену, куда фанатов не пускали. Я осталась. Что ж, она посидит, решила я и стала искать глазами свой стул. Его не оказалось. Да и вообще свободного места было мало. В подсвеченной и мигающей темноте, наполненной электронными звуками, люди двигались, как снулые рыбы на огромной глубине. Сейчас музыка была медленной, и течение было медленным, рыбы еле шевелили плавниками. Как только музыка ускорялась, всё приходило в движение, подводные токи колотили рыбу, и она начинала биться в конвульсиях.

Безопасное место я нашла возле стены. Музыканты на сцене колдовали со звуками из разных устройств. За ними проецировались странные фотографии – разделанные туши животных и сцены из сельской жизни. Из живых инструментов были только цимбалы, и один юноша изредка играл на них – мелодичные звуки были на удивление не в логике происходящего, но, видимо, так и было задумано. Привыкнув к общему звуковому потоку, я стала понимать, что в основе его – народная музыка: вдруг возникала запись женского пения, приправленная скрипкой и треском старой грампластинки, её пускали то быстрее, то медленнее, и цимбалы подыгрывали этой записи. Всё остальное было, кажется, наслоением современности на вечное. И за этим сквозила глубокая печаль. Дикий Лес прорывался зелёной травой из трещин в асфальте на территории разбитой и заброшенной свинофермы. Как-то так.

– Нравится? – раздался голос слева. Я вздрогнула – это был Айс.

– Не знаю, – пожала я плечами.

– А зря, – ответил он. – Неплохой авангард. Не лучший в своём роде, но и не без находок. Или тебе народное ближе?

– Не знаю, – снова ответила я. – Пожалуй. Смотря какое.

– Дудки всякие, бубны. Варган. Неоязычество.

– Не знаю, – протянула я в третий раз, входя в образ дурочки. Может, тогда отстанет.

– Ясно, – сказал Айс. – Я собираюсь выпить. Мне сегодня не выступать, я имею право. Это Ёму нельзя. Я своим музыкантам перед концертом не позволяю пить. – Он выразительно посмотрел на меня. Я его не поняла: не позволяешь, так не позволяй, мне-то что? – Тебе взять?

– Нет, не надо.

– А что так? Угощаю.

– Я того. Не пью я.

– А, ты из зелёных? Против мяса, алкоголя и табака? Которые ходят босиком по траве и любят зверушек?

Я пожала плечами и промолчала.

– Ну как хочешь. Я сейчас.