Жити и нежити

И тут дверь отворяется, и на пороге предстаёт мой царственный брат со своей спасённой княгиней.

Я и глазом не успела моргнуть, как вокруг восстал белоснежный офис. Исчезли оборванные гамаки, преобразились диван и рояль, возникли из ничего большой дубовый стол, стеклянный стеллаж с книгами, стулья. Брату хватило взгляда, чтоб изменить реальность. Всё стало новым, сияющим – разве что револьвер у меня в руках остался чёрным и гадким. Но я забыла о нём. Я смотрела на гостью, а та – на меня, и только ребята пришли в себя сразу.

– Ярослав Всеволодович! – залебезил Юлик, загораживая меня собой. – А мы и не ждали. Сидим здесь, вечер, пятница, клиентов нет…

– Всё ли успешно? Как прошёл день? – неуклюже переминался с ноги на ногу Цезарь, заслоняя меня широкой спиной.

Я вмиг осознала тяжесть оружия в руках и быстро села на него, как ни в чём не бывало. Принцесса на горошине.

– Всё в порядке, всё в порядке, – повторял Яр, несколько обескураженный такой суетой. – Ярослава, позволь представить: это Джуда. Ты помнишь…

– Здрасьте, – кивнула я, выглядывая из-за Юлика, но не поднимаясь с дивана. – Да, я помню – брат про вас много рассказывал.

Она смотрела на меня широкими, тёмными глазами. Странными, полными каких-то теней. Она была бледна и худа, она была ещё прозрачна, и свет, видимый сквозь неё, был иным, нездешним. Но она уже начинала жить, поднималась, опираясь на руку Яра. И озиралась вокруг с удивлением.

– Да. Ярослав тоже много говорил мне о вас. Он говорил, что вы близнецы. Но только вы… как-то не очень похожи. Извините, пожалуйста… – добавила она.

Кривая ухмылка, готовая проявиться на моём лице, растворилась. Яр, сделавший за её спиной виноватое лицо, растерянно замер. Такого ещё не было. Такого мы не можем припомнить – чтобы человек увидел, что мы не похожи. Мы с братом переглянулись, но не нашли, что на это сказать.

– А вот здесь наше пристанище, – заговорил Яр, придя в себя и проводя Джуду дальше в комнату. – Скромно, я понимаю. Но нам хватает. Здесь всё, что нужно.

– Вы тут живёте? – спросила она с небольшим сомнением. Люди, которых достали с того света, ещё слишком чутки к неправде и могут предсказывать будущее. Об этом знали во все времена. Джуда тоже видела сейчас больше, чем ей старались показать. Я бы не удивилась, если бы она видела не офис, а настоящий чердак детской школы искусств.

– Конечно, нет, что ты! – засмеялся Яр, а я заметила, как он спрятал два скрещенных пальца в карман. – Ты ведь тоже не живёшь в своей школе?

– Иногда мне кажется, что живу, – ответила она, и взгляд её потемнел ещё больше, как стылая вода в осеннем пруду.

Яр это заметил. Он следил за ней, не спускал с неё чуткого взгляда. Подошёл ближе и стал мягко о чём-то рассказывать и спрашивать, но казалось, что он держит её за руку и отводит от обрыва. Она была ещё слишком близко, по сю сторону, но всё же так близко, что земля крошилась у неё под ступнёй.

Я тоже не сводила с неё глаз. Мысли во мне отключились, и всё моё существо обратилось в звериную настороженность. Мне надо было понять, узнать – какими становятся они, люди, получившие от нас второй шанс, что есть в них, вернувшихся из-за порога, а главное – почему, почему, боги, этот шанс получила она, а не Ём, не Ём, а она? В чём ваше предопределение?

– Хорошее у вас место, – говорила Джуда, рассеянно гладя блестящую крышку рояля. – Я люблю гулять здесь. Театров много. Впрочем, я не люблю театров…

Она говорила, а сама нет-нет да и оборачивалась на меня. Я отводила глаза. Мне тяжело было встречаться с ней взглядом. Да и глаза у неё сейчас были всё равно что у Яра.

– Сыграть? – спросил он, открывая рояль.

– Ты играешь? – удивилась она, но Яр уже разбежался вверх, вниз, и его пальцы стали перебирать клавиши в первой октаве.

– Что тебе сыграть? Что ты хочешь услышать?

Джуда пожала плечами. Но было ясно, что музыка рождалась сама по себе, вне зависимости от того, что хотела услышать Джуда или что хотел сыграть Яр: она была как их мысли, их чувства, она говорила о них больше, чем они сами могли сказать о себе.

И вот она уже звучала так же, как появлялась – неуверенно, сбивчиво, словно с усилием воспоминания, холодная, безучастная к жизни и смерти. Как стылая вода в пруду. Тёмная, тяжёлая, потаённая вода. Как взгляд человека, вернувшегося оттуда. Как взгляд Джуды. И мы поняли, что́ играл Яр. Слушали и не дышали, а наш чердак наполнялся звуками, и проступали через гипсокартоновый мираж настоящие стены, обломки печных труб, пыльное слуховое окно и нарисованный углем варган. И казалось, вот-вот проступит больше. Проступит Лес, колыбель наших страхов и наших душ. Яр потерял концентрацию, мир возвращался к своей внутренней правде, и Яр тоже не был уже человеком и не был здесь, но никто из нас, даже Джуда, не удивился, не обратил внимания. Мы слушали не шевелясь, и вот, когда музыка достигла наивысшей силы, – у двери послышалось движение, мы обернулись – на пороге стоял незнакомый чёрный человек.

Наверное, он стоял там какое-то время, но в этот миг понял, что его заметили.