Житие архиерейского служки

Например, на господина Хамкина было написано стихотворение:

Хозяин здесь живет пространныя гортани,
Во храме божьем, что ревет, без всякой дани.

Господин Хамкин на эти стихи рассердился и считал их негодными.

Косился на приятелей и воевода Малеев.

Предложено было Добрынину являться в общую канцелярию, зауряд со всеми, и, может быть, совсем бы погиб господин Добрынин, – потому что именовали уже его господином, – если бы он не читал книгу, называемую «Светская школа, или отеческое наставление сыну об обхождении в свете».

Книжка была интересная. Подарил ее Добрынину Шпынев.

А Горчаков с обидностью, когда увидел Парашку, на Добрынина глядящую, в книге этой ногтем отметил речь Аристипа:

«Ты сам знаешь, что шляхетство человеку высокие мысли дает и ни до каких подлых дел его не допускает. А все первые дела камерной службы и в глазах у дворян презренны. Всем высшим надобно кланяться, а перед знатными купцами ползать, а притом бы к знатным людям ход иметь, у которых камерные служители через лакеев, женщин и через людей боярских вкрадываются, а дворянству все сие подло, мерзостно и противно».

И далее:

«Кто в камерный чин из бедности, да и подлого рода пойдет, то во всякие, а особенно пользу приносящие, дела без стыда и боязливости вступает, зная то, что ему хуже и беднее быть невозможно».

Прослушав эти слова, Добрынин вынул из кармана случайно унесенную от епископа своего табакерку, поиграл ею в рассеянности и произнес бледным голосом:

– Да, просвещение…

Придя домой, Добрынин сел писать стихи и писал до утра, а утром увидал с изумлением, что стихи написаны им не на Горчакова, а на Шпынева.

Стихи эти были забыты им как бы случайно на столе в канцелярии общей.

Прокурор прочел их без рассеянности.

А вечером Добрынин был уже приглашен в компанию первых чиновников города, и дан ему был вхожий стакан, и тут он стихи прочел, и все много смеялись.

А стихи эти были следующие:

Что чадна голова, глаза, лицо окисли,
Что брюхо на ноги, чело на нос обвисли,
В смердячей хижине гнилой свой труп скрывает,
С похмелья весь дрожит, свирепо ртом зевает,
То славный муж Шпынев, что всем чертит стихи,
Не зря на свой порок и пьяные грехи.

С тех пор участь Добрынина поправилась, он был даже уволен от обязательного сидения в канцелярии, но позволение это употреблял с умеренностью.

К князю Добрынин продолжал ходить, но принимали его уже с умеренностью и холодностью.

По первому зимнему пути вернулся из отпуска и благодетель Вязмитинов.

Вернувшись, позвал он к себе Добрынина и сказал:

– Много ли у тебя в Севске денег оставлено?

– С тысячу рублей. Но получить их одним разом трудно, потому что розданы они под проценты.

– Привез бы ты их сюда, здесь дадут тройные проценты. Я тебе это устрою.

Добрынин сообразил, что, значит, проценты будут четверные, и сказал:

– Лучше мне было в Севске показаться с новым чином.

И на двадцать шестом году жизни своей был объявлен в приказе Добрынин коллежским регистратором и смог вдеть наконец шпагу в карман своего кафтана.

Даже Рогачев как будто изменил весь свой вид.

А и чин-то был весь – провинциальный протоколист.

Получил Добрынин приказание заехать из Севска в Рыльск, к родственникам Вязмитинова, и твердо дал себе слово все поручения выполнить.

И вот опять Севск и река Сева под голубым льдом. И вот обе части города – и городская и Замарицкая, – а вон и река Марица. Зимой она кажется оврагом.

Вот дымится паром мучная мельница на плотине.

– Здравствуй, Севск! А раньше я тебя и не видел.

Питейных домов десять. Гостиный ряд, лавок сорок три, церкви три городские. А вот Троицкий девичий монастырь о четырех башнях, и в нем две каменных церкви и семнадцать монахинь.

Хорошо, что не остался Добрынин в монастыре.

А вот и фабрички краснотерочные, и вот, наконец, Спасский монастырь и каменная ограда, и две церкви – одна каменная, а другая деревянная, та самая, из которой таскал Добрынин щепки.

Архиерея в монастыре не было. Архиерей был в Орле.

Мать свою Добрынин посетил и при ней проделывал шпагой различные движения, а она ахала радостно.

Прочие на шпагу менее радовались, и секретари бурчали вполголоса, что все наместнические чины не настоящие, а только зауряд-чины.

Но мудрость уже гнездилась в сердце Добрынина.

Недаром прочел он уже и книжку «Светская школа», и «Грациан, придворный человек», и многие другие полезные книги.

В Рыльске купил он за пять империалов модные санки. А пять империалов были в то время деньги большие.

Санки были лакированные по светло-зеленой краске, в приличных местах выложены бронзой; подушки триповые и полость на медведях.

Саночки эти Добрынин поставил на другие, рабочие санки, чтобы в дороге их не разбить. А в санки поставил ящики с английским пивом и ящики завернул в сено, помня судьбу могилевских вишен.