Житие архиерейского служки

Только позднее узнал Гавриил Иванович, что Данилка брал не менее двадцати пяти рублей, и тут оказалось, что курносый провинциальный секретарь Теплынин вычистил из списков добрынинское имя и вписал свое, потому что список еще не был подписан губернатором. Добрынинское же имя вписал вместо своего на вакансию повытчика к наместническому правлению.

Это значит – классом ниже и на шестьдесят рублей меньше жалованья.

Пришлось действовать уже решительно.

Явился Добрынин к Каховскому, и выслушал он от него только слова: «Очень хорошо».

Но Гавриил Иванович кланялся и не уходил.

Каховский посмотрел внимательнее и прибавил:

– Пойди часу в десятом в губернаторскую канцелярию и скажи от моего имени, чтобы о тебе доложили губернатору, и я там буду.

Так вышел Добрынин на улицу и подумал:

«А не зайти ли мне к господину Вязмитинову? Санки-то ведь были с медведями».

А Вязмитинов как раз прибыл от графа из Полоцка и квартировал в городе.

Добрынин вошел без доклада.

Вязмитинов сидел за столом, в мундире, над бумагами.

Гавриил Иванович поклонился и начал пространно говорить о своем почтении и о том, что брат Иван Козьмич кланяется.

Генерал-адъютант встал, вышел на середину комнаты и спросил быстро:

– Давно ли ты его видел? Где ты служишь? Зачем ты здесь?

Добрынин ответил с быстротою:

– Ищу чина и места, больше по милости, нежели по заслугам. Видел две недели тому назад, зовусь Добрынин, нахожусь в сомнении.

– А, санки, – вспомнил генерал-адъютант. – Пиво твое, как же-с, ко мне было даже переслано.

И тут вошел Каховский.

И, увидя просителя уже разговаривающим с генерал-адъютантом, сказал:

– Как же, как же, к десяти часам?

И в этот момент в комнату вошел человек малороссийский, с большой головой, с бледно-серым лицом в веснушках. На голове был тупей, наподобие распущенного паруса или крыльев ветряной мельницы. Косичка была спрятана в кошелек темно-вишневого цвета. Кафтан был тоже темно-вишневый, с золотыми петлями. И под левым плечом шапо-ба.

Человек вошел и заговорил быстро по-французски.

«Так вот какие они, парижане!» – подумал Добрынин, вспоминая епископа.

Но Вязмитинов спросил гостя по-русски:

– Как вам показался Могилев, господин Полянский?

В канцелярию губернатора Добрынин был впущен без обряда стояния в передней.

Губернатор молча взглянул на Добрынина.

Полковник Каховский дал знать, чтобы Гавриил Иванович вышел.

Смотр кончился.

В канцелярии спросил Добрынина молодой губернский секретарь:

– Где же те предложения провинциальной канцелярии, о которых вы сказали господину Каховскому, что они написаны Алеевцевым о произведении вас секретарем?

– Вот здесь, на столе, под сукном, – ответил Добрынин, приподнимая красное сукно.

Бумага еще лежала на месте.

Через час вышел Каховский и сказал:

– Поздравляю вас губернским секретарем.

– Кому это сказано? – спрашивали друг друга в канцелярии.

– Это мне! – сказал Добрынин.

– Э, брат, видно, тебе не наше горе.

Уже не обер-офицером был Добрынин, а штаб-офицером.

Тут подошел к нему господин Каховский и сказал:

– А того мопса, секретаря Теплынина, который имел глупую дерзость вычистить ваше имя в списке, приказано поместить на канцелярийское место в ваше распоряжение. Вы ему шкурку потрите.

Если бы не шпага, пал бы Добрынин в ноги господину Каховскому, но шпага опять уперлась в землю, и тут вышел Полянский легкой своей парижской походкой и сказал по-русски:

– Этот новый губернский секретарь имеет даже манеры благородные.

«Спасибо тебе, шпага!»

Господин Каховский же посмотрел на Добрынина с ласковостью и сказал:

– Благодарите господ Вязмитиновых.

Но труден путь к звездам.

«А Алеевцев, – правда, не он представил, не он написал, – а если он отметит, или переведет, или отставит?»

По могилевским улицам бежал новый губернский секретарь. Вот и деревянные пилястры дома Алеевцевского, и вот дверь.

Служка мысленно произнес:

«О великий Данилка, сын слепого и мгновенно проходящего случая, о верный страж у врат великого письмоводителя, о могущий цербер, сжалься!»

Затем сказал громко:

– Слушай, я прислан с запиской от полковника Василия Васильевича Каховского. Вот от него записка, записка очень важная, каких еще не бывало от начала всех секретарских ворот и сторожей Данилок.

А просунул Добрынин в щель не записку, а ассигнацию двадцатипятирублевую.

И дверь тихо открылась.

И тут в эту же дверь боком полез советник камерной экспедиции Петр Ильич Сурмин.

Но в Сурмина уперся крепкий Данилкин локоть. И голос Данилки произнес:

– А вас, сударь, не велено пускать.

Но Сурмин отвечал с находчивостью:

– Ты, Данилка, не знаешь, что ты назначен уже сторожем к нам в наместническое правление, и я тебя там закатаю.

И рука Данилкина опустилась.

За сенями, за коридором, сидел пьяный, но не слишком, Алеевцев, в мундире, но без штанов.

– Очень рад, – сказал он, – что вы сами, Гавриил Иванович, о себе порасторопничали. И правильно вы сделали, что ко мне зашли, потому что я вас запишу не семнадцатого мая, как вы пришли, а тридцатого апреля, потому что в мае месяце кончилась власть губернатора давать чины и вы без меня были бы как бы не произведены.