Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Покрывало Пенелопы и бочка Данаид²⁷³ подобны твоему бичеванию, Санчо; дело в том, что тебе нужно зарабатывать себе на хлеб и ты должен благодарить за это тех, кто назначает тебе удары, и быть признательным, если заплатят, и не ставить стопу на чужую пашню, подобно тому как ты поставил колено на грудь хозяина. Ты правильно делаешь, что обдираешь кору с деревьев ударами недоуздка, все равно тебе столько же и должны заплатить, ведь платят тебе не за то, что ты наносишь себе удары плетью, а для того чтобы ты не взбунтовался. Ты поступаешь правильно, но поступил бы еще правильнее, если бы эту плеть обратил против своих хозяев и отстегал бы их, а не деревья, и выгнал бы их плетью со своей пашни, и пусть бы они пахали и сеяли с тобой, и это было бы вашим общим делом.

Главы LXXII и LXXIII

о том, как Дон Кихот и Санчо прибыли в свою деревню²⁷⁴

Продолжая свой путь, они встретились в гостинице с доном Альваро Тарфе, через два дня Санчо покончил со своим бичеванием, и вскоре они увидели свое селение. Въехали они в селение и разошлись по домам. Когда Дон Кихот рассказал священнику и бакалавру о своем замысле и предложил им всем стать пастухами, Карраско проявил свой недуг, безумие, которым заразился от Дон Кихота и благодаря которому победил Рыцаря в бою; потому и сказал он: «…как всему миру известно, я знаменитый поэт». Помните, я уже говорил вам, что бакалавр был поражен тем же безумием, что и идальго? Разве не мечтал он среди позолоченных солнцем каменных стен Саламанки о бессмертии?

Услышав речи о пастухах, поспешила вмешаться экономка и посоветовала своему хозяину оставаться дома: «…оставайтесь дома, занимайтесь своим хозяйством, почаще исповедуйтесь, подавайте милостыню бедным, — и пусть грех падет на мою душу, если все не устроится к лучшему».

Эта добрая экономка не очень речиста, но уж если ее прорвет, выговорится до конца в немногих словах. И как славно она рассуждает! С каким благородством! Посоветовала своему хозяину именно то, что нам советуют люди, которые говорят, что хотят нам добра.

Хотят добра! Хотят нам добра! Ах, доброхотство, доброхотство, как я боюсь тебя! Когда слышу от кого‑то из друзей: «Я хочу тебе добра» или «Прислушайся к нашим словам, ведь мы хотим тебе добра», меня бросает в дрожь. Кто же мне хочет добра? Те, кто хотят, чтобы я был, как они; это и есть добро, которого они мне хотят. Ах, доброхотство, жестокое доброхотство, побуждающее нас искать в том, кому мы хотим добра, того человека, которого мы из него сотворили. Кто меня любит таким, каков я есть? Ты, только Ты, мой Боже, ведь, любя меня, Ты постоянно созидаешь меня, ибо само мое существование является творением Твоей вечной любви.

«Оставайтесь дома…». Чего ради мне оставаться дома? Оставайтесь каждый у себя дома, и тогда не будет Бога, который бы пребывал в доме всех.²⁷⁵

«Занимайтесь своим хозяйством…». Какое же у меня хозяйство? Мое хозяйство — это моя слава.

«Почаще исповедуйтесь…». Моя жизнь и мое творчество — постоянная исповедь. Несчастен тот человек, кому нужно выбирать время и место для исповеди. Что же касается исповеди, которую имеет в виду экономка Дон Кихота, не учит ли она нас одновременно и умалчивать, и сплетничать?

«Подавайте милостыню бедным…». Да, но по–настоящему бедным, нищим духом, и не ту милостыню, что они просят, а ту, что им необходима.

Послушай,, читатель, хотя я тебя и не знаю, но так люблю, что, попадись ты мне в руки, я вскрыл бы тебе грудь и надрезал сердце, влил бы туда уксус и насыпал соли, чтобы ты никогда не ведал покоя и жил в постоянной тревоге и нескончаемой жажде творить. Если мне не удалось расшевелить тебя моим Дон Кихотом, это, поверь мне, из‑за моего неумения и потому, что эта мертвая бумага, на которой я пишу, не кричит, не вопиет, не вздыхает, не плачет; и потому, что еще не создан язык, который позволил бы нам с тобой понять друг друга.

А теперь отправимся к Дон Кихоту, дабы присутствовать при его кончине; и умрет он во благе.

Глава LXXIV

о том, как Дон Кихот заболел, о составленном им завещании и его смерти

Он отдал душу Тому, Кто дал ее, даст и спасенье в раю Своем. Земля будь пухом ему, а нам пребудь в утешенье память о нем.

(Последняя из «Строф, которые Хорхе Манрике сложил на смерть своего отца, дона Родриго Манрике, магистра Ордена Сантьяго»)

О читатель, мы подошли к концу, к завершению этой грустной истории, к увенчанию жизни Дон Кихота, к его смерти. Потому что всякая земная жизнь завершается и заканчивается смертью, и в ее свете нужно рассматривать жизнь. Таким образом, эта старая максима, гласящая: «Какова была жизнь, такой будет и смерть» — «Sicut vita finis ita», — должна быть заменена на «Какова смерть, такой была и жизнь». Достойная и славная смерть возвышает и прославляет всю жизнь, какой бы дурной и низкой ни была она, а дурная Смерть губит жизнь, казалось бы, достойную. В смерти раскрывается загадка жизни, ее глубинная тайна. В смерти Дон Кихота раскрылась загадка его дон- кихотовской жизни.