Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Беседа продолжалась, и во время разговоров ветреная Альтисидора дала понять, что, хотя все было шуткой, уклончивость Дон Кихота причинила ей боль. Даже если девица притворяется влюблённой шутки ради, она все равно огорчится, когда ей не ответят взаимностью всерьез; и Альтисидору так раздражило равнодушие Дон Кихота, что она назвала его «в пух и прах разбитый и поколоченный дон» и объявила, что ее смерть и воскрешение были шуткой.

Этого штриха довольно, чтобы убедить нас, насколько реальна и правдива история, которую я объясняю и комментирую; невозможно принять всерьез шутки отвергнутой девушки — такого ведь, выдумывай не выдумывай, не выдумаешь. По моему мнению, если бы Дон Кихот утратил твердость, и поддался бы, и стал домогаться ее любви, она отдалась бы телом и душой, пусть только для того, чтобы потом говорить, что была в объятиях одного безумца, слава о котором гремит на весь мир. Весь недуг этой девушки проистекает от безделья, как сказал герцогской чете Дон Кихот, так‑то оно так, да надо бы знать, от какого рода безделья проистекал сей недуг.²⁷²

Глава LXXI

о том, что случилось с Дон Кихотом и его оруженосцем Санчо Пансой по дороге в их деревню

Господин и оруженосец выехали из герцогского дома и продолжали путь к своей деревне. По дороге Дон Кихот предложил Санчо бичеваться за плату, на каковое предложение «Санчо вытаращил глаза и широко развесил уши (…) решив в душе добросовестно отстегать себя», потому что корыстолюбивым сделала его любовь к детям и жене, как он сам об этом сказал. Общую сумму назначил он в восемьсот двадцать пять реалов, и Дон Кихот воскликнул: «О благословенный Санчо! О возлюбленный мой Санчо! После этого я и Дульсинея будем считать себя обязанными служить тебе столько дней жизни, сколько отпустит нам небо!» И когда наступила ночь, Санчо скрылся среди деревьев и, сделав из узды и недоуздка Серого крепкую и гибкую плеть, разделся до пояса и стал хлестать себя, «а Дон Кихот начал считать удары». После шести или восьми ударов Санчо надбавил цену, а его хозяин еще и увеличил ее вдвое, «но хитрец перестал стегать себя по спине, а принялся хлестать по деревьям, от времени до времени испуская такие тяжелые вздохи, что, казалось, с каждым из них душа у него улетала из тела».

Видишь, Санчо, что произошло между тобой и твоим хозяином из‑за твоих ударов: наилучший символ того, что происходит в твоей жизни. Я уже сказал тебе, за счет ударов, получаемых тобой, живем мы все, даже те, кто философствует на сию тему либо слагает стишки. Издавна пытаются силой принудить тебя наносить себе удары плетью и держат тебя в рабстве, но приходит день, и ты поступаешь так, как поступил со своим хозяином и природным сеньором, а именно отказался от повиновения, наступил коленом ему на грудь и воскликнул: «Я сам себе сеньор!» Тут тактика меняется, тебе предлагается плата за каждый удар, а это опять обман, за бичевание тебе платят деньгами, которые бичевание же и приносит. А ты, бедный Санчо, из любви к детям и жене, соглашаешься и готов себя высечь. Но как тебе сделать такое добровольно и взаправду, если ты не убедишься, что от каждого удара тебе будет выгода? Шесть или восемь ты наносишь по собственному телу, а три тысячи двести девяносто два оставшихся — по деревьям, и большая часть твоего труда тратится понапрасну. Большая часть человеческого труда тратится понапрасну, и это естественно, так и должно быть; ведь если какой‑то бедолага шлифует дорогие украшения, дабы заработать себе на хлеб, но не убежден в общественной их ценности, разве будет он шлифовать с усердием? Разве будет стараться изо всех сил тот, кто делает игрушки для детей из богатых семейств, кто зарабатывает этим на хлеб своим детям, у которых игрушек нет?

Сизифов труд — большая часть человеческого труда, и люди не сознают, что труд всего лишь предлог уделить им поденную плату, но не как нечто им принадлежащее, а как нечто чужое, что позволяют им заработать из милости. Хитрость в том, чтобы Санчо получал свою плату не как нечто ему принадлежащее, а как плату за удары плетью, каковые он себе нанесет; ему из милости дали право заработать, бичуя себя самого; для того чтобы поддерживать и увековечивать ложь о праве собственности и о том, что земля принадлежит власть имущим по праву, изобретаются труды вроде нанесения самому себе ударов плетью, сколь бы абсурдными они ни были. Таким образом Санчо бичует себя с тем же рвением, с каким разбирают брусчатку на улицах горемыки, которых в зимние месяцы, когда не хватает плетей, городские власти посылают разбирать ее, с тем чтобы потом снова мостить брусчаткой улицы и этим оправдать жалкую милостыню, которую раздают этим беднякам.