Житие маррана

А с Мануэлем Монтесом приключилось вот что: несчастный впал в грех рукоблудия и теперь терзался горчайшим чувством вины. Монах притащил к себе в келью жаровню для нагревания хирургических прижигателей и наполнил ее раскаленными углями, которые, точно рубины, сочились зловещим кроваво-красным сиянием. Затем опустился на колени, помолился Пресвятой Богородице и простер к ней ладони. Он не вспоминал о судьбе сводного брата Бартоломе Дельгадо, арестованного инквизицией, но думал лишь о собственных мерзостях. В полумраке послышалось бормотание: «Они осквернились. Вот эти самые руки осквернились».

Монах поднялся и, всхлипывая, сделал три шага к жаровне. Опять преклонил колени. На костлявое лицо легли багровые блики. Горячий свет завораживал, опьянял. Угли подернулись нежным слоем пепла, они похрустывали и даже, казалось, подмигивали. Мануэль Монтес воздел руки к потолку, а потом, преисполнившись яростной решимости, сунул их в жаровню.

Келью наполнил тошнотворный запах горелого мяса. Растопыренные пальцы кающегося задымились. Доминиканец взвыл: «Осквернились!» Корчась от невыносимой боли, обливаясь потом, он все глубже зарывался ладонями в жар. Безгубый рот растянулся в блаженной улыбке. Тело сотрясали судороги. В последний раз сжав в горстях жгучие яхонты, брат Мануэль испустил победный вопль и рухнул без чувств.

Руки обгорели до кости, не осталось ничего — ни мышц, ни сухожилий, ни вен. Только две черные культяпки. В обители поднялся переполох. Искалеченного монаха перенесли в лечебницу. Растолкали Мартина, разбудили аптекаря и слуг, подняли на ноги всех. По двору с воплями и молитвами бестолково заметались черные тени. Кто-то звал собратьев, кто-то бил себя в грудь и кричал теа culpa. Мартин оказал Мануэлю Монтесу первую помощь, но пульс прощупывался еле-еле: было ясно, что несчастный одной ногой в могиле.

Франсиско немедленно кинулся к своему благодетелю и увидал страшную картину, тощие предплечья заканчивались обугленными головешками. Мартин утверждал, что так мог поступить только настоящий святой.

— Какая жалость, — проговорил Франсиско, брезгливо поморщившись. — Ведь этими руками он еще мог бы сделать немало добрых дел.

— Святой, просто святой? — повторял Мартин, приподнимая обгорелые культи и покрывая их мягчительной мазью.

— Безумец! — резко возразил Франсиско.

— Нет, — замотал головой Мартин. — Подобный вызов собственной плоти очищает душу от грехов.

— Не потеряй он сознание, спалил бы себе руки по самые плечи. А там и голову. Какая глупость!

Мартин в ужасе уставился на юношу.

— Что ты мелешь, безмозглый еврей! Вдруг этот великий праведник услышит тебя!

— Едва ли. Бедняга, считай, уже на том свете.

— Как ты не понимаешь! Господь смилостивился и погрузил его в забытье, — взгляд Мартина пылал гневом. — Лучше заткнись и помоги мне наложить повязку.

Франсиско размотал длинную полосу ткани и стал оборачивать ею обожженную конечность. Они работали в тягостном молчании. Потом уложили страждущего на кровать и подсунули под голову подушку.

Распрямившись, Мартин пристально, со слезами на глазах воззрился на Франсиско. На лбу у монастырского цирюльника блестели капельки пота.

— Что с тобой?

Мартин закусил губу.

— Пожалуйста, прости меня. Как я только посмел тебя оскорбить!

— Да ладно, бывает.

— Умоляю, прости!

— Да прощаю, прощаю.

— Спасибо. Ты же не виноват, что родился евреем, — Мартин с трудом сдерживал рыдания. — А сам-то я кто? Грязный мулат, нечестивец… Даже у постели нашею святого собрата не смог обуздать свою подлую натуру

— Ты чересчур строг к себе.

Мартин сжал Франсиско запястье. Лицо его оживилось:

— Если хочешь, возьми плетку и отхлещи меня как следует!

— Что?!

— Пожалуйста, прошу тебя! Я проявил несдержанность и теперь заслуживаю наказания. За мои грехи умер отец Альбаррасин. За мои грехи пострадал брат Мануэль.

Франсиско отдернул руку. Голова шла кругом от выпитого, прочитанного и пережитого Савл и Павел отчаянно спорили, тело Исидро Миранды превращалось в зловонную громаду, брат Мануэль истязал себя. А теперь еще и Мартин предлагает ему стать палачом! Он отер лоб рукавом, молча выбежал в угольную темень двора, но тут же уперся взглядом в лица монахов, которые стояли под дверью и истово молились. Юноша попытался протолкаться сквозь плотную толпу, но не смог.

Вдруг желудок точно клещами сдавило. Жгучая горечь подкатила к горлу, и Франсиско вырвало прямо на рясы богомольцев.

84

Крысы, населявшие келью, давно привыкли к присутствию постояльца. Они шастали по стенам и перекрытиям, обозначая границы своих владений. Висли на тростниковой крыше, проносились по земляному полу, но не обращали никакого внимания на человека. Не бегали по его телу и не царапали коготками лицо, как в первую ночь.