Житие маррана

— Тогда прогуляемся. Но, возможно, сперва вам нужно откланяться? — он кивнул в сторону семейства Исабель.

— Да, пойду попрощаюсь с доном Кристобалем, — ответил я, понимая, что чрезмерная торопливость с моей стороны может вызвать подозрения. — Извольте подождать.

Я засвидетельствовал почтение донье Себастьяне, ее супругу и очаровательной Исабель, извинился и сказал, что брат Урета срочно хочет поговорить со мной. Донья Себастьяна пригласила меня зайти к ним вечером, чтобы отведать сладости, приготовленные из фруктов, доставленных с юга. Исабель же заметила мою нервозность. Улыбка сбежала с ее лица, но от расспросов девушка воздержалась. Именно в этот неприятный момент я понял, что между нами возникла незримая связь, и с благодарностью подумал: «Вот она, женщина моей жизни».

Хуан Баутиста Урета был прекрасно осведомлен и о судебном процессе над моим папой, и о том, как безупречно я зарекомендовал себя в доминиканских монастырях Кордовы и Лимы. Иначе говоря, слышал обо мне и хорошее, и плохое.

— Инквизиция допустила вашего отца к примирению с церковью, — заявил монах без всяких предисловий. — Можно сказать, легко отделался: пожизненное ношение санбенито с половиной косого креста. Не так уж и страшно[71].

Я не понимал, куда клонит мерседарий, однако начало беседы не сулило ничего хорошего. Под ложечкой у меня засосало.

— Ваш родитель навсегда очистился от греха иудейства, — продолжал брат Урета, не сводя с моего лица глаз, словно обведенных сажей.

Я заметил, что мы как-то незаметно сворачиваем к холму Санта-Люсия, туда, где встретились накануне.

— Отзывы осведомленных лиц позволяют надеяться, что вы, как и ваш покойный отец в последние годы жизни, не отступали от истинной веры.

— Спасибо. Но почему же только надеяться?

Монах кашлянул.

— А в тот раз, у постели матушки Маркоса Брисуэлы… Помните?

— Что именно? — я недоуменно склонил голову набок.

— Когда вы выпустили из нее кровь (он так и сказал: «Выпустили кровь»), неужели вам не пришло в голову сначала позаботиться не о теле, а о душе несчастной?

— Вы меня в чем-то обвиняете?

— Да. В том, что сделанное вами кровопускание привело несчастную в бессознательное состояние и лишило возможности исповедаться.

Услышав столь серьезное обвинение, я хотел было начать оправдываться, но вовремя сдержался: надо отвечать вдумчиво, не запутаться самому и не подвести Маркоса с женой, ведь это они послали сперва за врачом, а потом уже за священником. Пришлось слукавить:

— Я и подумать не мог, что мое вмешательство приведет к подобным последствиям.

— Нет предела мудрости святой католической церкви! — воскликнул мой собеседник. — Ecclesia abhorret a sanguine. Священнослужителям неоднократно запрещалось заниматься врачебной практикой, дабы ни один из нас не совершил ужасной ошибки, подобной вашей.

— Да, — смиренно кивнул я, — врачам не позавидуешь. Любая оплошность заставляет нас терзаться чувством вины. Но прошу вас, не судите медиков слишком строго, ведь им приходится работать с таким сложным устройством, как человеческое тело.

— Вот именно, тело! Вы, врачи, лишь о нем и печетесь. Даже копаетесь в трупах, чтобы выведать тайны плоти. Грязная профессия, не зря ее обожают мавры и иудеи. До души вам нет никакого дела, вы и думать забыли, что болезни посылаются людям в наказание за грехи. Недуги, видите ли, происходят от нарушения в работе органов! Как будто человек — это механизм, и только.

— Я не склонен к подобным упрощениям.

— Но тем не менее именно вы виновны в том, что мать Брисуэлы умерла без исповеди. — Монах обличительно ткнул в меня пальцем. — Признаете ли вы свою ужасающую ошибку?

— Повторяю, злого умысла в этом не было.

Тут брат Урета вдруг остановился, резко повернулся ко мне, схватил ручищей полу плаща и сложил ее втрое.

— Сколько тут складок?

Я совершенно растерялся. Что за ребяческие выходки!

— Ну, три.

— Теперь расправьте.

Пожав плечами, я выполнил просьбу.

— И что вы видите?

— Просто плащ. Без всяких складок.

— Какой из этого следует вывод?

— Святой отец, я вас не понимаю.

— Не понимаете, значит! — Он снова двинулся вперед. — Несколько лет назад в Консепсьоне арестовали офицера по имени Хуан де Бальмаседа. Как, вы ничего не знаете? Так я расскажу. Однажды, сидя в таверне, он выпил лишнего и в присутствии нескольких солдат заявил, что у Бога, дескать, не может быть никакого Сына. Ужасная, неслыханная ересь! Солдаты, разумеется, возмутились. Один из них загнул полу своего плаща, вот как я сейчас, собрал на ней три складки и наглядно объяснил, что есть Пресвятая Троица: Бог один, как и плащ, но в нем три ипостаси, как три складки. Тогда офицер толкнул солдата, расправил ткань и расхохотался: «Раз — и складок нет. А плащ есть».

Я шел понурившись и судорожно соображал, что бы ответить, как выбраться из силков, которые расставил коварный монах. Однако он не дал мне опомниться и перескочил на другую тему, стараясь окончательно сбить с толку.

— Вы, кажется, собираетесь жениться на Исабель Отаньес, — беспардонность, видимо, была частью его стратегии.

Голова у меня шла кругом.