Житие маррана

Не вставая, я обернулся. Маркос подошел вплотную, стиснул мне плечи и навалился всем весом. В мозгу всплыло воспоминание: пума терзает осла. Казалось, еще чуть-чуть — и ключицы хрустнут.

— Вот что с ней стало, когда арестовали отца.

Я попытался подняться, но не смог: Маркос был гораздо крупнее, а ярость удваивала его силы.

— Вот что… — процедил он сквозь зубы. — Смотри же, смотри!

— Да, ее разбил удар… — Правой рукой я попытался разжать пальцы, вцепившиеся в плечо.

— А знаешь из-за кого? Из-за твоего отца, подлого предателя! — Он отпустил меня и отошел в сторону.

— Маркос! — воскликнула жена.

Какое ужасное обвинение! Перед глазами у меня все поплыло, в голове билась только одна мысль: «Не может быть!», а сердце тоскливо сжималось: «Может».

— Отца арестовали, а у нее случился удар. В мозгу лопнул сосуд. Апоплексия, или как там врачи это называют. Любите вы всякие звучные слова. Слова, все слова… — он замахал руками, точно отгоняя от себя назойливых мух. — Неделю она пролежала без памяти, пришла в себя только после нескольких кровопусканий. Но осталась парализованной немой калекой. Восемнадцать лет! Со временем она научилась передвигаться с посторонней помощью и лопотать, как двухлетнее дитя. Только представь себе: отец сидит в тюрьме там, в Лиме, а мы, дети, остались в Чили одни с больной матерью, — Маркос схватился рукой за горло и замолчал.

Жена хотела было обнять его, но он отстранился.

— Поверь, Маркос, мне искренне жаль… — проговорил я, с трудом ворочая пересохшим языком. — Моя мать тоже не перенесла трагедии. Нет, ее не разбил паралич, она просто исчахла с горя через три года после того, как забрали отца.

Маркос поднял подсвечник и пристально посмотрел на меня. Глаза его налились кровью, по лицу скользили то золотистые блики, то черные тени.

— Я проклял тебя, Франсиско! — прошипел он, оскалившись. — И тебя, и твоего отца-доносчика. Мы приняли вас как родных, уступили свой дом… А чем отплатил нам этот мерзавец…

— Маркос! — вскричал я, ломая руки. — Наши отцы были жертвами инквизиции! Они оба!

— Да, только твой предал моего.

— По его словам, все было совсем иначе… — Чуть не плача, я сжал запястья своего бывшего друга, а сам подумал: «А может, и нет! Но тогда я не стал выяснять…»

— Еще бы негодяй сказал тебе правду! Факты говорят сами за себя: почти сразу после того, как его доставили в Лиму, пришли и к нам. Кто еще мог назвать инквизиторам папино имя?!

— Моего отца уже нет в живых. Он так и не оправился после перенесенных пыток.

— Отпусти меня! — Маркос вырвался и отошел в дальний угол спальни. — И попытайся сделать хоть что-нибудь дня мамы.

Я попросил его жену помочь мне повернуть больную на бок: в таком положении пациентам, находящимся в бессознательном состоянии, легче дышать. Потом отер влажной тряпицей губы. На душе было тяжело и тоскливо.

Маркос позвал слугу, который относил в больницу записку, и вручил ему свернутое в трубочку письмо.

— Ступай в монастырь мерседариев и передай это визитатору по фамилии Урета. Запомни хорошенько: брат Хуан Баутиста Урета. Скажи ему, пусть поторопится, маму надо соборовать.

Я тем временем вскрыл больной вену на лодыжке и выпустил немного темной крови. Потом перевязал разрез, вымыл ланцет и канюлю. Закрыл укладку. Снова отер несчастной женщине губы. Дыхание ее стало несколько ровнее.

Некоторое время спустя Маркос уже встречал во внутреннем дворике брата Урету, человека мощного телосложения, бледного, с темными кругами под глазами. Хозяин поблагодарил святого отца за то, что тот явился без промедления. Следом в спальню вошло несколько соседей. Хуан Баутиста поставил у кровати маленький чемоданчик и наклонился к больной. Потом выпрямился, окинул глазами комнату и остановил вопросительный взгляд на мне. Пришлось объяснить:

— Я врач.

— Она, несомненно, жива. Но в сознании ли? — шепотом спросил монах.

И Маркос, и его жена потупились. Недовольство святого отца было понятно: они допустили непростительную оплошность, послав сперва за доктором и только потом за священником. Умирающая не исповедалась и не причастилась, то есть не подготовилась к переходу в мир иной. Что же теперь будет с ее душой? Пришлось срочно спасать положение.

— Больная сомлела во время кровопускания. Когда слуга побежал в монастырь, она еще разговаривала.

— Разговаривала?

Я понял, что ляпнул глупость.

— Бормотала что-то, как все последние годы, падре. Но была в сознании.

Брат Урета достал святые дары и опустился на стул возле кровати. Надел столу, открыл требник и стал читать отходную, а все присутствовавшие ему вторили. В полумраке спальни звучали торжественные слова молитвы.

— Отпускаю тебе грехи… — монах обмакнул большой палец в елей и начертил на бледном лбу крест, — во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Аминь, — эхом откликнулись мы.

Брат Урета собрал свои принадлежности, закрыл сундучок и посмотрел на меня с нескрываемым любопытством.

— Так вы и есть тот самый врач Франсиско Мальдонадо да Сильва?

— Да, святой отец.

Его лицо оживилось.

— Вы меня знаете? — удивился я.

— Был наслышан… Рад познакомиться лично.