Житие маррана

Исабель Отаньес согласилась прогуляться со мной, но только днем, как и подобает девице из приличной семьи. На некотором расстоянии за нами неотступно следовали две бдительные чернокожие служанки. Стараясь не подходить друг к другу слишком близко, мы бродили по склонам холма Санта-Люсия. Козьи тропки, терявшиеся в зелени кустарников, вели в тенистые альковы, прибежище тайных объятий и запретных страстей, о которых приличные жители Сантьяго, города весьма строгих нравов, даже говорить боялись. Пышные ветви служили надежной завесой для тел, пылающих жаром любви. Святые отцы яростно клеймили с амвона разврат, угнездившийся в этих кущах.

Исабель поведала мне свою историю: она родилась в Севилье, в семь лет осиротела и была взята на воспитание доном Кристобалем и доньей Себастьяной, которые баловали ее как родную, заслужив тем самым безмерную благодарность. Потом прекрасное личико омрачилось, девушка заговорила об ужасном приключении, пережитом их семьей: во время плавания по Карибскому морю они подверглись жестокому нападению английских пиратов. От одной мысли об этом бедняжку охватывал трепет, но испуг только добавлял ей очарования.

Я в свою очередь рассказал Исабель о детстве в Ибатине, об отрочестве, проведенном в Кордове, об учебе в Лиме. Наши жизни походили на две реки, готовые слиться воедино. Истоки ее рода лежали в Испании, путь моего был куда более извилистым: он начался несколько столетий назад на юге Кастилии, проходил через Португалию и Бразилию. Оба потока преодолели немыслимые расстояния, чтобы соединиться здесь, в этом городе.

За первой встречей последовали другие, все более частые. Личико Исабель сияло чистотой, точно тончайший фарфор, а спокойные глаза в минуты веселья вспыхивали как звездочки. Я не мог прожить без нее ни дня и, хотя старался не быть навязчивым, постоянно находил предлоги, чтобы заглянуть к губернатору и пригласить его падчерицу на прогулку. Иногда мы доходили до берега реки Мапочо, которая брала начало на заснеженных вершинах. В половодье старые деревянные заграждения не могли сдерживать напор воды, вот почему дон Кристобаль приказал построить дорогостоящую каменную дамбу. От главного русла отходили каналы для орошения окрестных полей, засеянных кукурузой.

Случалось нам также забредать в уютную долину, где францисканцы возвели большой монастырь. Кругом зеленели фруктовые деревья и кипарисы, луга пестрели ирисами и лилиями, на грядках краснела земляника. Если мы возвращались не слишком поздно, Исабель приглашала меня в гостиную — выпить шоколада в обществе ее мачехи, а иногда и дона Кристобаля. Постепенно общение с этой прелестной девушкой стало неотъемлемой частью моей жизни и дарило несказанное счастье.

99

В больницу вбежал запыхавшийся слуга и передал мне записку — несколько торопливых строк за подписью Маркоса Брисуэлы: «Приходи немедленно, у моей матери удар».

Две негритянки поджидали меня на крыльце и, точно конвойные, повели в дом. Из комнаты вышла испуганная женщина с ребенком на руках — видимо, жена Маркоса. Она робко кивнула и указала на дверь в спальню. Там, в полумраке, стояла кровать, возле нее сидел сын больной. Заслышав шаги, он обернулся, встал и шагнул мне навстречу.

— Маме внезапно стало хуже, — хрипло проговорил Маркос. — Может быть, ты сумеешь чем-то помочь.

Я взял подсвечник, поставил его у изголовья, а сам сел на стул. На постели лежала иссохшая старуха. Глаза глубоко запали, пергаментная кожа обтягивала скулы, грудь поднималась тяжело и неровно. Я измерил ей пульс, оттянул темные веки и определил состояние как терминальное. Правая рука была скрючена застарелым параличом, я мягко попытался распрямить ее, но не смог. Обвис и правый угол рта, откуда со свистом вырывалось дыхание. Несомненно, удар, причем далеко не первый.

— Так что же случилось? — мне хотелось собрать анамнез.

Маркос застыл у меня за спиной, рядом стояла его верная супруга.

— Много лет назад у нее парализовало всю правую сторону и почти отнялась речь, — тихо сказал он.

— Много — это сколько?

Маркос ничего не ответил, только глубоко вздохнул и принялся мерить шагами комнату.

— Восемнадцать, — вступила в разговор жена.

Подсчитав в уме, я пришел к выводу, что несчастье произошло незадолго до переезда их семьи в Чили, и спросил у Маркоса, так ли это. Он остановился и опять вздохнул.

— Нет, вскоре после.

Я сделал вторую безуспешную попытку разогнуть скрюченную руку. Потом, не переставая размышлять, продолжил осмотр. Потер виски, прощупал сонную артерию, осторожно повернул больной голову, попытался определить, нет ли жара.

Маркос тем временем расхаживал у меня за спиной, точно тигр в клетке. Затылок неприятно защекотало: вот так походит-походит, а потом как бросится… Болезнь матери отчего-то вызывала у него не только печаль, но и гнев. И зачем было звать именно меня? Мог ведь обратиться к Хуану Фламенко Родригесу или к какому-нибудь врачу без диплома… Словно в ответ на мои мысли сзади прозвучал злобный, сдавленный голос:

— Я хотел, чтобы ты увидел, во что она превратилась.