Житие маррана

— Вернусь к юридической практике. И от души посмеюсь над новым губернатором. Посмотрим, к чему приведет эта его оборонительная стратегия. И пусть съездит на юг, поглядит на разоренные индейцами форты, поговорит с многострадальными жителями Консепсьона, Сьюдад-Империаль, Вильярики. Да он от страха дара речи лишится. Арауканы понимают только язык силы. Иезуиты, конечно, проповедуют на их наречии, но удержать своих подопечных в поселениях-редукциях не смогут. Это вам не парагвайские гуарани.

— Однако же действия иезуитов кажутся мне в высшей степени похвальными, — заметил я.

Губернатор изумленно поднял брови.

— Индейцы сплошь и рядом становились жертвами немыслимых злоупотреблений. Стоит ли удивляться, что они озлоблены. Но если проповедь христианства не будет сопровождаться ни отчуждением земель, ни порабощением, есть надежда, что отношение коренного народа к испанцам изменится, — пояснил я.

— Странно слышать подобные слова из ваших уст.

— Почему?

— Вы человек образованный, не какой-то простец. Индейцы — дикари, и мы, захватчики, им даром не нужны. Они презирают новые порядки и предпочитают коснеть в собственных мерзостях.

— Однако сами индейцы свои обычаи мерзостью не считают, это исключительно наше мнение.

— Наше… Значит, и ваше тоже?

— В любом случае, не их. Речь идет о двух разных точках зрения.

— Точек зрения может быть сколько угодно. Но истина-то одна, не так ли?

— Может, и не одна… — проговорил я и тут же спохватился: —Дикари, по крайней мере, чужой истины не приемлют.

— Ага! — губернатор задумчиво поскреб подбородок. — Но рано или поздно им придется это сделать.

— Вот я и говорю: иезуиты, проповедуя на местных наречиях, не облагая местных жителей трудовыми повинностями и избегая кровопролития, возможно, сумеют изменить их отношение к Испании, заставят понять, что король хочет мира, и в конце концов признать его господство. Ведь до сих пор индейцы от нас ничего, кроме жестокости, не видели.

— Вы рассуждаете как отец Вальдивия. Звучит, конечно, привлекательно, но неубедительно. Эти заигрывания продолжаются почти десять лет. Всякое бывало: и парламентеров засылали, и пленными обменивались, и мирные соглашения заключали, и с занятых позиций отступали. И что мы имеем в результате? Разрушенные поселения да сожженные форты. Мир коварным дикарям не нужен, они хотят только одного: изгнать нас раз и навсегда, извести всех до единого, как инквизиция извела иудеев.

— Неужели нельзя достичь согласия, найти хоть какую-то точку соприкосновения?

— Нельзя. Война идет не на жизнь, а на смерть.

— Но индейцам нас не одолеть.

— Разумеется. Вот они и пытаются взять чужаков измором. Обескровить. Да этих бестий следует усмирять без всякой жалости, как диких лошадей.

— То есть обращать в христианство, не прибегая к насилию, невозможно?

— Послушайте, Франсиско, люди тонкого душевного склада вроде вас склонны заблуждаться. Чем скорее мы разделаемся с арауканами, тем лучше для всех. — Губернатор жестом попросил подлить ему вина. — Знаете, как поступают некоторые энкомендеро с беглыми? Ловят, связывают, зажимают ногу в колодку и одним ударом топора обрубают на ней все пальцы.

— Какое варварство!

— А чтобы остановить кровотечение, культю прижигают раскаленным железом. Сами знаете, это отличный способ: раз — и все. Но к подобным мерам не было бы нужды прибегать, если бы дикари наконец сдались на милость победителей.

Я опустил глаза. Дон Кристобаль похлопал меня по коленке.

— Занимайтесь себе медициной и даже не пытайтесь пробиться в губернаторы.

— Поверьте, у меня такого и в мыслях нет!

Хозяин встал, давая понять, что визит подошел к концу.

— Да, и вот еще что, — как будто спохватился он. — Сдается мне, вы не прочь перемолвиться словечком с моей падчерицей.

Этот резкий переход совершенно меня обескуражил. Отнекиваться смысла не было. Я набрал в грудь побольше воздуха:

— Да, ваше превосходительство. Мне бы очень хотелось побеседовать с Исабель.

— Ну что ж, — снисходительно улыбнулся дон Кристобаль, — я не возражаю. В конце концов, вы ведь мой врач, не так ли?

♦ ♦ ♦

Ошеломленный, Франсиско слушает квалификатора инквизиции. Алонсо де Альмейда старается вовсю, бьет словами наотмашь. Упреки сыплются, точно розги на спину нерадивого ученика. Слыханное ли это дело — отплатить за великие милости такой черной неблагодарностью! Спаситель, Богородица, святые и католическая церковь осенили его своей благодатью, а он втоптал ее в грязь. Покайся, недостойный грешник, отринь гордыню, плачь и трепещи!

98