Житие маррана

Но может быть, еще не все потеряно? А вдруг эта страстная отповедь говорит о тайной борьбе, начавшейся в ее сердце? Исабель — женщина ранимая, любящая. Она пережила тяжелые потрясения, она напугана. Гневная реакция вполне естественна, но возможно, со временем сквозь гнев и отчаяние проклюнутся ростки понимания, а там и согласия. Если бы мои речи не затронули какие-то струны в ее душе, никакого ответа бы не последовало. Видимо, некий сдвиг все-таки произошел. То, что я наговорил тогда в купальнях, должно подействовать, как иерихонские трубы: дунь еще раз, и стены падут.

Я обмакнул перо в чернила и принялся за дело. Нужно спокойно и подробно все объяснить, пролить свет на каждую деталь. Доказать, что нечистому служат не гонимые, а гонители, душители, а не их жертвы — люди образованные и думающие. Вспомнить историю, рассказать о мучениках, о мудрецах, о великих деяниях. О том, как важно вернуться к истокам. Я писал, что стараюсь быть последовательным: пощусь, соблюдаю субботу, обращаюсь с молитвами к Господу. Что уже год как не исповедуюсь у иезуитов (хоть они куда умнее других священников), а напрямую рассказываю о прегрешениях Всевышнему.

Я перечел свое письмо на пяти страницах, исправил кое-какие неточности и аккуратно его сложил. Хорошо получилось. Похоже на послание влюбленного, изливающего на бумаге страстные чувства. Теперь надо найти сестру. Она была во дворе.

— Вот, держи, — сказал я. — И прочти внимательно.

Исабель подняла на меня покрасневшие от слез глаза, но письмо брать не стала.

— Поверь, в нем взвешено каждое слово, — я старался говорить как можно спокойнее.

Пришлось взять ее за руку, разжать стиснутые пальцы и вложить в них листы.

— Пожалуйста, обдумай все, прежде чем ответить. Поговорим через три дня.

Взгляд сестры был полон страха и безмерной муки. Она вся как-то съежилась, ссутулилась и молча пошла прочь. До чего же ей тяжело! Страдание сделало Исабель похожей на маму, раздавленную бедами. Я шагнул следом, чтобы обнять и утешить ее, но она бросилась бежать и закрылась в своей комнате.

Господи, поддержи ее, дай силы прочесть, вникнуть и понять, молил я. Дай смелости продолжить разговор!

Пустые мечты. Исабель была не в состоянии рассуждать спокойно. Одна только мысль о том, чтобы усомниться в догмах, за многие годы накрепко вбитых ей в голову, приводила ее в ужас. Любой намек на протест против сил, которые разрушили нашу семью, вызывал панику. Потом, когда было уже слишком поздно, я узнал, что, оставшись одна, Исабель безутешно разрыдалась. Всхлипывая и сморкаясь, развернула письмо, пробежала глазами первые строчки и поспешно скомкала. Какое кошмарное богохульство! Она проплакала до обеда. Потом умылась, кое-как привела себя в порядок и прошлась по саду. Заглянула на кухню, послала служанок за овощами, опасливо оглядевшись, достала из кармана ненавистные бумажки и, не читая, бросила в огонь. Они почернели, стали корчиться в пламени, точно живые, покрылись кроваво-красными прожилками. На какое-то мгновение Исабель почудилось, будто в печи сгорает лапа Вельзевула.

Однако легче почему-то не стало. На сердце лежал камень. Я сказал сестре, что от нее зависит мое будущее. То были не просто слова: теперь в руках этой слабой женщины находилась судьба родного человека. И о чем я только думал, зачем сделал этот непоправимый шаг? Сложный вопрос… А зачем Иисус, не таясь, пришел в Иерусалим, где Его поджидали римские палачи? Почему не удержал Иуду, когда он покинул пасхальную трапезу и отправился звать стражников? Не завел ли и я разговор с сестрой, подспудно желая попасть в застенки инквизиции? Не сам ли заставил несчастную стать моим Иудой, чтобы приблизить решающую битву? Чтобы предстать наконец перед нынешними иродами, каиафами и пилатами и доказать, что загнанный иудей куда ближе к Спасителю, чем все инквизиторы, вместе взятые.

Исабель маялась и молилась. Страшная тайна жгла ее раскаленным железом. Хоть бы поделиться с кем-нибудь, облегчить душу! Конечно, сестра помнила предостережение: «От тебя зависит мое будущее». Но брат уже ступил на путь, ведущий к погибели, и мог утащить за собой других. Она бросилась к Фелипе, однако на полдороге остановилась, постояла, ломая руки, тяжело вздохнула и повернула назад. Но до дома не дошла: нет сил одной нести этот крест. Так Исабель металась взад и вперед, пока окончательно не выбилась из сил. Несколько часов спустя сестры сидели обнявшись и горько плакали. Беда снова обрушилась на нашу Богом проклятую семью.

— Что же нам делать?! — в отчаянии воскликнула Исабель.

Фелипа некоторое время прохаживалась по келье, нервно теребя четки, а потом проговорила голосом, охрипшим от рыданий:

— Поступить по совести.

Исабель, дрожа, посмотрела на нее, а Фелипа продолжала:

— Я обо всем расскажу своему исповеднику.

♦ ♦ ♦