Житие маррана

Франсиско бросает последний взгляд на темные улицы Городи Королей, царства мнимой свободы. Гордо вскинув голову, переступает порог и нисходит в ад.

Книга пятая ВТОРОЗАКОНИЕ Из пропасти в вечность

114

Внутри, за толстыми стенами, тянет затхлостью. Миновав пустой неприютный зал, они сворачивают в галерею, а потом осторожно спускаются по выщербленным ступеням. Свет фонаря выхватывает из темноты низкие своды и неровную кладку, похожую на кожу какого-то чудовища, которое затаилось и тихонько дышит. Франсиско спотыкается и чуть не падает, запутавшись в цепи кандалов, до крови истерших щиколотки. Навстречу выходит негр, тоже с фонарем в руке, и ведет конвойных и пленника по бесконечному лабиринту мрачных катакомб. Куда они идут? Вот негр останавливается перед дощатой дверью, отпирает замок и отодвигает засов. Офицер вталкивает арестанта в камеру. Дверь захлопывается, но сквозь щели некоторое время еще сочится слабый свет. Потом его обступает кромешная тьма. Франсиско шарит по шершавым стенам, на ощупь находит скамью и в изнеможении валится на жесткие доски. Теперь можно, здесь никто не увидит его слабости.

Один, совсем один в жутком чреве инквизиторской тюрьмы. Узник знает, что для начала его станут изводить ожиданием, чтобы сломить дух. Так было и в Консепсьоне, и в Сантьяго. На помощь, как всегда, приходят псалмы.

Франсиско полагает, что достаточно хорошо изучил приемы инквизиторов, но с некоторыми их фокусами он пока не знаком, а потому очень удивляется, когда всего через час засов отодвигают и на пороге возникает фигура с подсвечником в руке. Его собираются вести в камеру пыток? Так скоро? Но нет, это не охранник, не слуга, это женщина, негритянка. Что за чудеса! Вот она осторожно приближается, молча подносит свечу к самому носу пленника, потом к щиколоткам и запястьям в тяжелых оковах, ставит подсвечник на пол, выходит в коридор и возвращается с кружкой теплого молока. Франсиско недоуменно рассматривает ее лицо, так похожее на лицо Каталины в былые годы.

Франсиско пьет и чувствует, как возвращаются силы. Негритянка садится рядом. От нее пахнет кухней, дымом очага.

— Спасибо, — тихо говорит заключенный.

Женщина молчит, только смотрит. Франсиско кивает на распахнутую дверь камеры.

— Ну и что? — пожимает плечами гостья. — Или вы удрать хотите?

Франсиско утвердительно прикрывает веки.

— Глупости, — глубоко вздыхает она. — Отсюда не вырвешься.

Да кто же это? И с какой стати ему помогает? Прямо наваждение какое-то, галлюцинация. Франсиско начитает расспрашивать, и негритянка охотно отвечает. Звать ее Мария Мартинес, упекли за колдовство, а пока суд да дело, определили в услужение к тюремному смотрителю, чтобы зря не ела казенный хлеб.

В услужение, значит. И в чем состоят эти услуги? В том, чтобы поить молоком заключенных? Или вытягивать из них сведения, а заодно отговаривать от попыток к бегству?

Мария печально улыбается и рассказывает свою историю — но всем ли одну и ту же, вот что интересно. Она была арестована по распоряжению комиссара инквизиции Ла-Платы за то, что пыталась приворожить молодую вдовушку, к которой прониклась нежными чувствами. Комиссар грозился лично прирезать ее, ведь где это видано, чтобы женщина ложилась с женщиной. Но в конце концов отдал под суд за колдовство — дескать, ворожба не такой тяжкий грех, как женоложство. Инквизиторов особенно интересовало, каким образом обвиняемая пыталась заручиться поддержкой нечистого: например, гадала на вине или втыкала булавки в мертвую голубку. Негритянка говорит медленно, путано и время от времени тычет зубочисткой себе в ноздри, а капельки крови размазывает по платку. Эту кровь она поднесет Богородице, чтобы уберегла ее от новых пыток. Тут, в тюрьме, каждый выкручивается как может, лишь бы поменьше мучиться. Под конец Мария сообщает, что господин тюремный смотритель, человек добрейшей души, ненадолго уехал и велел ей отнести молока новому арестанту.

— Мне, значит?

— Вы же и есть тот самый врач, которого привезли из Чили?

Франсиско пытается разобраться в этой несуразице. Его арестовали в Консепсьоне, допрашивали, увещевали, держали взаперти, перевозили с места на место — и все для того, чтобы препоручить заботам какой-то негритянки, которая и сама ждет приговора! А он-то думал, что здесь, за мрачными стенами, сплошь стража да палачи… Попустительство, неслыханное даже для простых тюрем. Видимо, и у инквизиции имеются свои причуды.

— А за вами какая же вина? — спрашивает женщина.

— Ровным счетом никакой! — восклицает Франсиско.

Щербатый рот растягивается в улыбке:

— У нас тут сплошь невинные сидят!

— Разумеется, мне известна причина ареста, но совесть моя чиста.

— Вы что, двоеженец? Или убили кого? Или бумаги подделали?

— Ни то, ни другое, ни третье. Я иудей.

Женщина вскакивает и испуганно отряхивает платье из грубого полотна.