Житие маррана

Брат Уруэнья бормочет молитву. Франсиско глядит на него с нежностью и печалится, что гость скоро оставит его одного во тьме зловонной камеры, наедине с грызучими кандалами. Они вместе вспоминают месяцы, которые врач прожил в этом городе, переехав на юг страны из Сантьяго-де-Чили с женой Исабель Отаньес и дочуркой Альбой Эленой. Путешествие было похоже на то, что он проделал когда-то восьмилетним мальчуганом, покинув вместе с родными оазис Ибатина и перебравшись в блистательную Кордову. Его отец тогда тоже чувствовал, как вездесущая инквизиция дышит ему в затылок.

— Святая инквизиция печется о нашем благе, — настаивает монах. — Я здесь, чтобы поддержать вас. Мы можем беседовать столько времени, сколько потребуется.

Франсиско не отвечает. Глаза его блестят.

— Вы же ученый человек и не можете так глубоко заблуждаться. Наверняка что-то смущает ваше сердце. Доверьтесь мне, и я обязательно помогу.

Франсиско пытается поднять руки. Ржавые цепи звенят.

— Откройтесь мне, — уговаривает его доминиканец. — Я постараюсь понять.

Для пленника эти слова — просто бальзам на душу. Первые человеческие слова с тех пор, как его увели из дома. Однако он не спешит с ответом, ибо знает, что ему объявлена война не на жизнь, а на смерть.

19

Какая-то тень легла на стол из рожкового дерева. Пятеро учеников и учитель вздрогнули: внезапное появление брата Бартоломе их напугало. Дальше занятия проходили под его наблюдением.

По окончании урока Альдонса, с трудом передвигая ноги, принесла комиссару чашку шоколада и пирог с инжиром. Диего извинился, забрал перо и тетрадь и ушел. Позже за ним последовали Исабель и Фелипа. Комиссар по этому поводу ничуть не расстроился, знай себе улыбался и гладил кота. А Франсиско остался: ему хотелось послушать, о чем монахи будут говорить с мамой. Мальчик уселся на пол и сделал вид, что внимательно рассматривает карту.

— Вы храните книги в надежном месте? — спросил комиссар, шумно прихлебывая шоколад.

— Я все сделала как велено.

— Это опаснейшие сочинения, — проговорил брат Бартоломе, набив рот пирогом. — И потом, их слишком много.

— А вот муж, — робко заметила Альдонса, — всегда сокрушался, что их слишком мало. Ничтожно мало по сравнению с библиотеками Лимы, Мадрида и Рима.

— Да ладно! — расхохотался доминиканец, плюясь крошками. — Что за нелепые сравнения! Тут вам не Мадрид и не Рим. Мы живем в глуши, где полно безбожников и прочих грешников. Здесь никто не заводит домашних библиотек. Вот еще вычуры!

То же слово — «вычуры» — употребил когда-то в Ибатине злобный коротышка брат Антонио Луке. Альдонса потупила опухшие от слез глаза.

— Видал я похожие собрания и в других домах… — Брат Бартоломе отряхнул рясу и поднял брови домиком. — Да, вот именно. И все же… — он замолчал, откусил еще кусок пирога и запил его изрядным глотком шоколада.

— И все же… — вступил в разговор брат Исидро, помогая доминиканцу вернуться к прерванной мысли.

— Ах да. — Брат Бартоломе снова отряхнул облачение. — Я хотел сказать, что это довольно ценные книги.

Альдонса растерянно заморгала. Франсиско поднял голову от разноцветной карты и уставился на тушу в черно-белом одеянии.

— Ценные?

— Да, дочь моя.

— Раз так, я их продам, святой отец. Хоть сейчас, вы же знаете.

Брат Бартоломе похлопал себя по ноге, подзывая своего любимца. Кот выгнул спину, широко открыл горящие глаза и одним махом вскочил на колени к хозяину.

Доминиканец запустил пальцы в густую белую шерсть:

— Не будем спешить.

— Я не хочу хранить эту библиотеку в доме. Вдруг она навлечет на нас новые беды, принесет еще большее несчастье. В книгах яд, вы же сами говорили.

— Но если ты их продашь… — монах ласково теребил толстый кошачий хвост, — то рискуешь отравить покупателя.

Альдонса закусила губы и торопливо поправила прядь волос, выбившуюся из-под черной накидки.