Житие маррана

Франсиско объясняет онемевшему от изумления брату Уруэнье, что решил вернуться к вере своих предков, которую давно уже исповедует втайне, поскольку того требует его совесть.

— Я всем сердцем ощущаю присутствие Бога! — восклицает пленник.

Доминиканец молит всех святых, чтобы те помогли ему очистить разум еретика от дьявольского помрачения; надо во что бы то ни стало разорвать завесу тьмы, окутавшей его душу.

— Так вы утверждаете, — наконец произносит монах, — что всем сердцем ощущаете присутствие Бога?

— Да.

— И тем не менее вы отрицаете Его.

— Отрицаю?

— Вот именно. Поскольку не принимаете Спасителя нашего Иисуса Христа.

Франсиско Мальдонадо да Сильва бессильно роняет руки. Цепи негодующе звенят.

— Нет, этот человек ровным счетом ничего не понял, — вздыхает он про себя. — Я говорил с истуканом.

21

Они так и не узнали, сколько франтоватый бакалавр заплатил за те шесть книг. Деньги не предназначались семье арестованного, но пошли «на его содержание», то есть прямиком в казну инквизиции — так сказал брат Бартоломе. Он похвалил миндальный пирог и чинно удалился в сопровождении своего верного кота. Диего процедил сквозь зубы:

— Когда-нибудь я его прикончу.

— Я тоже, — сказал Франсиско.

— Дети! Дети! — взмолилась Альдонса.

Диего хлопнул брата по плечу:

— Пошли отсюда. — Он знаком подозвал Луиса. — Приведи-ка мула и захвати котомку.

— А куда мы пойдем? — спросил Франсиско.

— Туда, где убивают, — шепнул Диего.

Вместе они зашагали по улице, ведущей к реке. На фоне голубого небесного свода темнели ряды олив, которые посадили иезуиты, водворившись в Кордове. Вол, подгоняемый водовозом, тянул огромную бочку на колесах. С берега возвращались чернокожие рабыни, неся на головах корзины со свежевыстиранным бельем; они переступали плавно, чтобы душистая ноша на маковке оставалась неподвижной. Хромоногий Луис приветствовал их, растягивая в улыбке кривой рот. Всякий раз, когда Франсиско спрашивал негра, отчего у него такие губы, тот неизменно отвечал: «Меня заставляли есть угли».

Улица постепенно превратилась в дорогу. Сквозь утоптанную почву пробивались кустики травы. На реке, в мелких заводях плотными коврами зеленели посадки кресс-салата. На другом берегу расстилались поля кукурузы. Все трое свернули на Восточный тракт, который шел вдоль русла. Луис вдруг остановился, решив выполнить некий древний африканский ритуал. Он передал вожжи Диего и враскачку направился к воде; здоровая нога легко позволяла ему сохранять равновесие, а искалеченная служила лишь хилой подпоркой. Под завороженным взглядом Франсиско негр выбрал камень пошире и встал на колени. Сорвал несколько пучков травы, провел ими по голове и плечам, опустил стебли в воду и сложил из них что-то вроде полумесяца. Потом отхлебнул из горсти, окропил спину и прошамкал слова, которые помнил с детства, не понимая их смысла, но точно зная, что они приносят удачу (возможно, похожим образом совершался обряд крещения на берегах Иордана во времена Иисуса). Вернувшись к мальчикам, Луис снова взял мула под уздцы и заковылял по дороге. Капли на его загривке высыхали медленно, делая неуязвимым для бед и болезней все измочаленное тело.

Вдали послышался шум, напоминавший гул сражения. Тропинка вилась к деревянному строению на вершине холма. Отвратительный запах подсказывал, что цель близка. Они начали подниматься по склону. Мул вдруг уперся и встал как вкопанный. Луис принялся тянуть его за недоуздок и понукать, но все напрасно. Животное чуяло опасность и сдвинулось с места, только когда слуга хорошенько съездил ему по крупу. Негры, шагавшие навстречу, указали им на повозки, привязанные под ивами. Вокруг паслись волы и лошади. Вонь стояла страшная: пахло мочой, навозом, сырым, еще теплым мясом. По другую сторону прямоугольного строения в воздухе клубился пар. Тропинка заканчивалась у покосившихся ворот. Диего это место было знакомо, так что он велел младшему брату дожидаться его в сторонке — там, где торговались продавцы и покупатели.