Житие маррана

Антонио Луке был раздосадован и, вызвав Исидро Миранду, велел дать подробный отчет об уроках «в этой смехотворной академии». Настоятель задавал вопросы, а монах послушно отвечал, вытаращившись пуще прежнего. В конце концов Луке с упреком изрек:

— И потом, что за нелепая затея преподавать там предметы квадривиума! — Глаза его метали молнии. — Таким дисциплинам место в стенах университетов, а не в каком-то Ибатине.

Перечить брат Исидро не осмелился, только сжимал трясущимися руками наперсный крест.

— Вы обучаете благородным наукам простецов! Это все равно что воду в решете носить! — Антонио Луке поднялся и начал расхаживать по темной ризнице. — И к тому же допускаете непростительную оплошность, забыв о теологии, царице всех наук. Если уж вы и этот крайне подозрительный лекарь собрались просвещать души, ознакомьте их хотя бы с начатками теологии. Хотя бы с начатками!

На следующий вечер брат Исидро, раскрыв затрепанную книжицу, преподал ученикам первый урок теологии. По его окончании юный Диего признался, что хотел бы изучать латынь.

— Латынь?

— Ну да, чтобы понимать мессу, — стал оправдываться подросток.

— Ее не надо понимать, — ответил монах, — достаточно просто присутствовать, благоговейно слушать и принимать Святое Причастие.

— Я тоже хочу изучать эту самую, как ее… — поднял руку маленький Франсиско.

— Ты имеешь в виду латынь?

— Да.

— Нет, тебе еще рано, — изрек брат Исидро.

— Почему?

Монах подошел к малышу и легонько сжал его худенькие плечи:

— Много будешь знать — скоро состаришься.

Потом отступил, медленно обогнул стол и пробормотал себе под нос, обращаясь к отсутствующему дону Диего: «Увы, знание и власть, друг мой, вещи разные».

Но через пару недель он все-таки согласился на просьбу и начал преподавать латынь. Мальчики учились играючи. Твердили склонения, прыгая через скакалку или гоняя битку по клеточкам классиков. Узнав об этом, брат Антонио Луке удивленно приподнял бровь. Отца настоятеля не покидали подозрения.

♦ ♦ ♦

Франсиско исполнилось тридцать пять лет. Он носит как фамилию матери (Мальдонадо), так и фамилию отца (да Сильва). Несколько месяцев назад ему пришлось перебраться в Консепсьон, город на юге Чили, чтобы спастись от когтей инквизиции. Впрочем, инквизиторы все равно настигнут свою жертву, переезд лишь усложнит им задачу. На самом деле, Франсиско больше не хочет скрываться, быть вечным беглецом, как дед и отец.

Сон его стал беспокойным и чутким. Он чувствует, что должно произойти — не этой ночью, так следующей. В голове рождаются разные планы, один наивнее другого. Нет, все это пустое: рано или поздно ему придется встретиться с инквизицией лицом к лицу.

Снаружи слышится какой-то шум. Предчувствия становятся явью. Вероятно, там, за дверью, стоят солдаты с приказом об аресте. Настал момент, который перевернет всю его жизнь. Франсиско тихо встает и на ощупь одевается. Не надо прежде времени пугать жену и маленькую дочь. Инквизиторские ищейки обычно ни с кем не церемонятся, так удивим их спокойным поведением. Сердце его, однако, готово выскочить из груди.

3

Ибатин притулился у подножия горы. Облака цеплялись за ее вершину, и влага стекала по склонам, превращая окрестности в сказочные джунгли посреди бесплодной выжженной равнины. Чтобы добраться до этого оазиса, дону Диего пришлось следовать путями, которые когда-то, много веков назад, проложили инки и по которым позже брели отряды конкистадоров, движимые самоубийственной мечтой о заветном городе, где стены домов из серебра, а крыши из золота. Того города они не нашли, но основали другие — например, Ибатин (Сан-Мигель-де-Тукуман) у реки, рокотавшей в ущелье Португальца и прозванной Рио-дель-Техар, Черепичной рекой, поскольку на ее берегу построили черепичную мануфактуру. А вот в честь какого португальца нарекли ущелье, неизвестно; когда дон Диего Нуньес да Сильва прибыл в те места, название существовало уже давно.