Житие маррана

Особое место в библиотеке занимал трактат францисканца Бальтасара де Витории «Театр языческих богов» — удивительный каталог дохристианских божеств, изобиловавший историями о мифических персонажах и наглядно показывавший, насколько нелепы были верования людей до того, как Господь открыл им истину. Брат Антонио Луке пришел в ужас, узнав, что Франсиско позволяют прикасаться к такому опасному сочинению.

— Оно может сбить юную душу с пути истинного.

Отец же, напротив, полагал, что труд Бальтасара де Витории способен лишь развить разум.

— Вовсе нет, эта книга как раз поможет ему не сбиться с пути.

Освоив грамоту, мальчик узнал много интересного о героях, богах, сыноубийцах и обманщиках, о превращениях и чудесах; удивительные истории перемежались с довольно правдоподобными сюжетами. Франсиско научился серьезно относиться к нелепицам: ведь они тоже имеют власть над людьми.

Когда успехи в изучении латыни позволили мальчику понимать некоторые стихи, он увлекся антологией поэтов Древнего Рима, составленной Октавиано делла Мирандолой. Однажды в разговоре с настоятелем Антонио Луке дон Диего заметил, что произведения Горация, включенные в антологию, проникнуты тонким лиризмом, а строки их умягчают сердце, как теплый дождь — землю. Однако сурового служителя инквизиции лиризм не интересовал, его заботила только вера. «Нравственность Горация, — продолжал дон Диего, — радует христианскую душу». На что Луке сухо возразил: «Законы нравственности существуют не для того, чтобы радоваться, но для того, чтобы повиноваться».

Между трудами по медицине и общим разделом домашней библиотеки стояли шесть томов «Естественной истории» Плиния. Впоследствии у Франсиско ушли годы на то, чтобы прочесть их от корки до корки. Подумать только, в этих шести томах умещались тридцать семь книг, написанных гениальным римлянином, жадным до всякого знания своей эпохи. Любознательность его не имела границ, он интересовался всем, начиная с происхождения и устройства Вселенной; знал даже, что Земля круглая. Дон Диего искренне восхищался Плинием. «Этот человек, — рассказывал он Франсиско, — прочел две тысячи книг ста сорока римских авторов и трехсот двадцати шести греческих, не брезгуя самыми пустячными сочинениями». Так велика была его страсть к наукам, что он старался не ходить пешком, дабы зря не терять драгоценного времени, и всегда держал рядом писцов, которым диктовал свои соображения. Сведения Плиний отбирал с умом и, несмотря на гигантскую эрудицию, проявил скромность и указал все источники, какими только пользовался. Некоторые из его наблюдений удивительно точны: он утверждает, например, что животные чувствуют собственную природу, действуют сообразно ей и таким образом справляются с трудностями. Люди же без обучения не ведают о себе ничего и единственное, что умеют от рождения, — это плакать. «А потому, — добавлял дон Диего, — познание есть святой долг каждого человека». С тех пор, расплакавшись, Франсиско утирал слезы и говорил: «Я веду себя как неразумное существо. Надо подумать, как повел бы себя взрослый человек».

Множество страниц Плиний посвятил самым невероятным тварям, увлеченно описывая крылатых коней, единорогов, людей, чьи ступни обращены назад, созданий, лишенных рта и питающихся одними запахами, дикарей с такими огромными ладонями, что ими можно было покрывать голову, точно шляпой.

— Неужели каждое слово Плиния — правда? — спросил как-то Франсиско.

— Возможно, он и сам верил не всему, о чем писал, — отвечал отец, поглаживая аккуратно подстриженную рыжеватую бороду. — Однако полагал своим долгом передать слова тех, кто считал это истиной, ибо взял на себя труд собирателя, а не цензора.

— Как же тогда отличить правду от выдумки?

Дон Диего тряхнул львиной шевелюрой и вздохнул:

— Этим вечным вопросом задавались мыслители всех времен. И вообще те, кто любит думать.

5

Рядом с книжными стеллажами из кедра стоял сундук, где Нуньес да Сильва хранил свой лучший наряд и несколько льняных рубашек. На самом дне, под стопками белья, любопытный Франсиско обнаружил прямоугольный футляр, обтянутый пурпурной парчой и плотно перемотанный шнуром.

— Смотри, какая коробочка! — сказал он, показывая странный предмет матери.

— Где ты ее взял?

— В сундуке. В папиной комнате.

— Кто тебе разрешил? Разве ты не знаешь, что подглядывать и рыться в чужих вещах нехорошо?

— Я не рылся, — испугался малыш. — Я потом все сложил как было. Просто нашел, и все.

— Сейчас же отнеси на место, — спокойно, но очень строго велела Альдонса. — И в отсутствие отца в его комнату входить не смей.

— Ладно, — нерешительно кивнул Франсиско, вертя футляр в грязных руках. — Но… все-таки зачем она?

— На память о семье.

— На память о семье?

— Да. Больше мне ничего неизвестно.

Альдонса отвела взгляд и тревожно прошептала:

— Жена не должна задавать вопросы, если муж не хочет отвечать.

— Тогда это, наверное, что-нибудь плохое, — предположил Франсиско.

— Почему?

— Иначе папа бы объяснил. Он всегда все объясняет. Вот пойду и сам у него узнаю.

Альдонса залилась краской: все-то он замечает, этот ребенок!