Житие маррана

Франсиско захотелось хоть немного утешить Луиса, которого ни за что ни про что так жестоко избили. Мальчик взял одно из немногих блюд, уцелевших после методичного грабежа, учиненного инквизицией, красиво разложил на нем фрукты и вернулся в хибарку. Присел на корточки и поставил угощение перед слугой. Тот снова заплакал и пробормотал: «Прямо как лиценциату…»

— Да, Луис, как папе… — хрипло проговорил мальчик. — Он так радовался, когда после работы я приносил ему фрукты. Так радовался…

Потом негр спросил: «А эти где?» — и получил заверения, что толстомясый монах и бесноватый капитан на время убрались восвояси.

♦ ♦ ♦

Брат Уруэнья устало поднимается со стула.

— Сын мой, — повторяет он, молитвенно сложив руки, — не позволяйте дьявольскому искушению овладеть вами. Не поддавайтесь на уловки лукавого. Прошу ради вашего же блага. — От напрасных уговоров монах осип.

— Я внемлю только Богу и голосу совести.

— Я пришел, чтобы утешить вас. Но в первую очередь, чтобы помочь. Не цепляйтесь за свои заблуждения! — делает последнюю попытку побледневший, вконец охрипший брат Уруэнья. Потом отодвигает стул, подходит к двери и просит стражников выпустить его. Франсиско хмурится.

— Не забудьте, вы обещали, — напоминает он.

Доминиканец растерянно оборачивается и непонимающе моргает.

— Вы обещали хранить мои слова в тайне, — повторяет Франсиско.

Брат Уруэнья поднимает руку и крестит воздух. Дверь со скрипом открывается, слуга убирает стулья, стражник уносит лампу.

23

Брат Бартоломе обещал лично заняться образованием женщин. «Заняться», как всегда, означало подчинить своей воле.

По вечерам он приходил побеседовать с Альдонсой. С удовольствием пил шоколад и угощался фруктовым пирогом. Каталина с ног сбилась, бегая по соседям и выпрашивая то одно, то другое; особенно трудно было раздобыть муку. Монах располагался в опустевшей гостиной. «И как только ему не совестно тут сидеть? — с ненавистью думал Франсиско. — Сам же велел поснимать все картины и зеркала, распродал наши стулья, подушки, кресла, сундуки и подсвечники».

— Интересно, на что он положит глаз сегодня, — бурчал Диего, завидев в дверях доминиканца и кота, вившегося у ног хозяина.

Альдонса таяла не по дням, а по часам. Она могла переносить любые физические страдания, но глубокое чувство подавленности совершенно сломило несчастную. Ее лишили супруга, который, сватаясь, признался, что является новым христианином, но про иудейство умолчал. Так правда это или поклеп? А если правда, если муж действительно виновен в ереси, то как вести себя ей, матери семейства и доброй католичке?

Стоило брату Бартоломе заявиться в дом, как Диего немедленно исчезал: само присутствие доминиканца вызывало у него отвращение. Франсиско же, напротив, всегда оставался. В толстяке-комиссаре, таком ласковом и грозном одновременно, была какая-то тайна, и мальчику во что бы то ни стало хотелось ее разгадать. И потом, только от монаха он мог узнать хоть что-то об отце. Потому что здесь, в Кордове, все, от епископа до последнего секретаря, твердили одно: «Не знаем, не ведаем». Понятно, что папу увезли в Лиму и там судят. Но сколько это продлится? «Не знаем, не ведаем». А комиссар не мог так отвечать — на то он и комиссар.

Гость переступал порог, тряся необъятным животом и держа на руках раскормленного кота. В знак абсолютной покорности Альдонса неизменно предлагала гостю откушать. Толстой рукой монах разламывал пирог и, откинув голову назад, чтобы не уронить ни крошки, запихивал кусок в пасть. Потом облизывал пальцы и тут же отхлебывал шоколад: ему нравилось, как вкус сладкого напитка смешивается на языке со вкусом фруктового теста. Щеки у обжоры попеременно раздувались, как будто он полоскал рот. Жуя и глотая, брат Бартоломе тихонько урчал от удовольствия. Его сутана воняла потом, а жирный кот — мочой.

Когда тарелка и чашка пустели, Альдонса вставала, чтобы принести добавки.

— Не будем спешить, — отвечал брат Бартоломе, сдержанно рыгая.

И заводил беседу на свои любимые темы: о еде и о вере. Совершенно забыв, какую нужду терпит семья, он разглагольствовал о мясе, немыслимых соусах, овощах и специях. А Франсиско, сидя на полу, держал ушки на макушке, но делал вид, будто сосредоточенно что-то рисует.