Житие маррана

Первого вельможу-иудея звали Хасдай. Многие семейства утверждали, будто ведут свой род именно от него, в том числе и семейство Сильва, также происходившее из Кордовы (Франсиско тут же вспомнил историю железного ключа). Великий Хасдай жил в десятом веке. Он владел ивритом, арабским и латынью, был врачом и дипломатом. Король Германии говорил, что никогда не встречал такого проницательного человека, император Византии слал ему ценные подарки, в том числе уникальный трактат Диоскорида, который цитирует Плиний и который лег в основу фармакологии. Когда Хасдай перевел этот труд на арабский, по всему халифату началось изучение свойств лекарственных растений. Кроме того, благодаря связям с Византией он сделал важнейшее открытие: оказывается, на востоке обитали хазары, народ, исповедовавший иудейство и имевший собственное государство — первое независимое государство со времен разрушения Иерусалима римскими легионами. Значит, над Израилем вовсе не тяготеет рок вечного рассеяния! Со своими посланцами Хасдай отправил в Хазарию письмо, и после долгих перипетий оно все-таки попало в руки царя Иосифа[31].

Франсиско захотел послушать этот удивительный рассказ еще раз, ибо не верил своим ушам.

Позже, когда Кордовский халифат распался на множество мелких эмиратов, на смену Хасдаю пришел другой светоч разума: Самуэль ѓа-Нагид, что означает «предводитель». Он также родился в Кордове, так что, возможно, семейство Сильва ведет родословную и от него. Ѓа-Нагид был знатоком математики и философии, говорил и писал на семи языках. Визирь Гранады прибегал к его услугам и в конце концов взял в советники, а позже, на смертном одре, передал ему свою должность. Не бывало еще, чтобы еврей достиг таких высот во дворце Альгамбры. Ѓа-Нагид правил тридцать лет, собрал за это время огромную библиотеку и основал школу.

«Так вот откуда у нас с папой эта страсть к учебе и чтению!» — подумал Франсиско. Ѓа-Нагид писал стихи, трактаты, а также увековечил свое имя в камне, подсказав эмиру идею украсить фигурами двенадцати львов фонтан знаменитого Львиного дворика, настоящей жемчужины в сердце Альгамбры.

Из Кордовы, родного города семьи да Сильва, происходил еще один вельможа, облагодетельствовавший не только государство, которому служил, но и все человечество: Маймонид. Он был величайшим философом того времени, перед ним склонялись даже знаменитые богословы. Эти слова громом отдались в ушах Франсиско:

— Еврей, перед которым склонялись знаменитые богословы!

Его величали Aquila magna, Doctor fldelis, а также Gloria orientis et lux occidentis[32]. Он оказал большое влияние на Фому Аквинского, автора «Суммы теологии». Маймонид прославился как великий врач, лечил самого Саладина, давал советы Ричарду Львиное Сердце и получил приглашение поступить к нему на службу. То были удивительные времена. Но увы, орды религиозных фанатиков воспользовались расколом между эмиратами. Некий одержимый проповедник объявил, что иудеи, дескать, поклялись Магомету обратиться в ислам, если по прошествии пяти веков после Хиджры не явится Мессия, и потребовал немедленного исполнения клятвы, данной их предками. Мусульмане стали враждебно относиться к евреям, несмотря на все успехи, достигнутые за многие десятилетия мирного сосуществования. Но что же тем временем происходило на севере Испании, в христианских королевствах?

— Когда начались мусульманские гонения, евреи переселились в северную часть полуострова, откуда когда-то бежали.

— Нигде не сыскать нам надежного убежища, — вздохнул Диего Лопес, и взгляд его круглых глаз затуманился грустью. — Все они временны и, что хуже всего, дарят лишь иллюзию безопасности. А потому существует только один выход: перестать прятаться.

Севилья и Франсиско поняли, куда он клонит, и не удивились, услышав полные боли слова:

— Да, перестать прятаться. — Лопес кашлянул. — Иначе говоря, перестать быть иудеями. Окончательно и бесповоротно.

43

Караван меж тем двигался на север, миновал Сантьяго дель-Эстеро и подошел к прекрасному Ибатину. Франсиско вспомнил знакомую дорогу, которая девять лет назад так утомила его, счастливого и безмятежного ребенка.

Юноша посмотрел на дочерей Севильи, дремавших в объятиях молодой матери: такие же счастливые и беспечные дети. До поры до времени. Они пока не ведают, что их отец — тайный иудей, что в любой момент его могут схватить и сжечь живьем. И тогда прощай спокойная, сытая жизнь, потому что инквизиция оберет семью до нитки.

Франсиско глубоко вздохнул, пытаясь отогнать тяжелые думы. Справедливо ли приносить счастье семьи в жертву своей истине? Ведь его отец не признался невесте, что иудействует. А если бы признался, Альдонса, вероятно, ответила бы отказом, и ему пришлось бы в одиночестве есть горький хлеб изгоя.