Житие маррана

— Я — в Куско или в Гуамангу, — ответил приятель Франсиско. — Говорят, там взбунтовались индейцы, их охватило какое-то «песенное поветрие». Злостные язычники ломают кресты, выкапывают трупы из могил, убивают священников и отказываются называться христианскими именами. Надо дать им укорот. Я собираюсь записаться в карательный отряд.

— Но ведь это было давно! — воскликнул Севилья.

— Давно?

— Шаманы объявили пришествие уака, древних духов природы, и науськали индейцев против испанских властей. Однако восстание успешно подавлено. Кто тебе о нем рассказал?

— Знакомые коррехидоры.

— Ты, должно быть, их неверно понял.

— И что же, индейцы не бунтуют?

— Случается, что бунтуют. И втихомолку продолжают поклоняться языческим богам, но серьезных мятежей не происходит уже давно. Так что придется тебя разочаровать: воевать не с кем.

— Значит, поеду в Портобелло! — с жаром воскликнул сын капитана. — Оттуда в Испанию, а там и до Фландрии недалеко. Стану воевать с фламандцами, как мой отец. Или с турками в Средиземном море, или с маврами в Африке.

— И чем же ты все это время собираешься расплачиваться за кров и еду?

— Чем расплачиваться? Это мне должны платить! В крайнем случае выпрошу у кого-нибудь денег или ограблю неверных. Настоящие воины так и поступают, ведь правда?

В ответ Севилья только смиренно кивнул.

— Ну а ты, Франсиско?

— Я еду в Лиму, хочу стать врачом.

— А, значит, учиться собираешься. Тоже своего рода приключение.

— Да.

— Врачи здесь очень нужны. Те немногие, что практикуют в вице-королевстве, все родом из Испании или Португалии.

— Его отец был врачом, — пояснил Лоренсо.

— Правда? И как же твоего отца звали?

— Не звали, а зовут… — поправил Франсиско. — Диего Нуньес да Сильва.

— Диего Нуньес да Сильва?!

— Вы с ним знакомы?

Севилья задумчиво почесал нос и вдруг замолчал, словно внезапно нахлынувшие чувства запечатали его уста.

— Так вы что, знаете отца? — немного подождав, повторил Франсиско.

— Мы познакомились много лет назад. Кое-кто из наших попутчиков будет очень рад с тобой побеседовать.

41

Позади остались неприютные солончаки, и вот наконец путешественникам удалось найти сносное место для стоянки в жидкой тени безлистной рощи. Повозки, как обычно, встали в крут, для скотины устроили загон из ветвей колючих кустарников, а слуги развели огонь и принялись жарить освежеванные туши.

Мария Элена взяла дочек за руки и вместе с другими женщинами поспешила в ближайшие заросли. Лоренсо изъявил желание размяться и отправился лазать по деревьям, а Севилья воспользовался затишьем и повел Франсиско знакомиться со своим другом-португальцем.

У костра они увидели мужчину невысокого роста, в просторной серой рубахе и холщовых штанах. К затертому до блеска поясу были подвешены нож в ножнах и кожаный кошель, а на груди красовался тяжелый серебряный крест. На подвижном лице выделялись кустистые брови, из-под которых глядели круглые проницательные глаза. Вздернутый нос, однако, придавал физиономии простодушное и дружелюбное выражение.

— Вот он, — сказал Севилья.

— Рад познакомиться, — произнес человек и тут же обратился к рабу, жарившему мясо: — Я же велел тебе удалить все железы.

Негр запустил руку в тушу, скворчащую на углях, и, обжигаясь, аккуратно вырезал из нее какие-то сероватые грозди.

— Они не понимают, что без этой гадости мясо куда вкуснее.

Другие путешественники уже стягивались к костру за своими порциями, и бровастый мужчина отошел в сторону, махнув рукой Севилье и Франсиско. Убедившись, что вокруг нет посторонних, он заговорил:

— Так значит, ты младший сын Диего Нуньеса да Сильвы?

— Да. А вы кто?

— Я-то? — горько усмехнулся новый знакомец. — Я Диего Лопес, родом из Лиссабона. Поэтому еще меня величают Диего Лопес де Лисбоа.

— Мой отец тоже родился в Лиссабоне.

— Именно так.

— Вы его знаете?

— Знает, и даже лучше, чем ты думаешь, — вмешался в разговор Хосе Игнасио. Франсиско удивленно посмотрел на него.

— Рассказать? — спросил Диего Лопес, подбирая с земли сухую ветку.

Франсиско кивнул.

— Мы с твоим отцом познакомились еще в Лиссабоне.

— Как — в Лиссабоне?!

Португалец принялся сосредоточенно ковырять веткой сухие листья, словно ворошить их было куда приятнее, чем ворошить былое.

— Так значит, вы тоже… — нерешительно проговорил Франсиско.

Хосе Игнасио Севилья покачал головой:

— Не спрашивай. Мой друг решил навсегда порвать с прошлым.

— Решил? — взвился Лопес. — Скажи лучше, вынужден!

— Мы обсуждали это сто раз.

— Но ты так и не понял.

— Память не сотрешь, как ни старайся.

— Значит, усерднее надо стараться.

— А что, у тебя получилось?

Лопес переломил ветку пополам и уставился в небо.

— Ах ты, Господи!

— Вот видишь… — Хосе Игнасио смягчил тон. — Этот путь ведет в никуда.

— И тем не менее это единственно возможный путь. Эх, хорошо бы алхимики изобрели эликсир забвения, тогда бы люди сами могли решать, помнить им или нет.

— А вывод все тот же: ты хочешь забыть, но не можешь, поскольку потеряешь себя, если забудешь.

Франсиско слушал, раскрыв рот, и пытался вникнуть в смысл этого странного спора. За словами друзей явно угадывались и страх, и боль.