Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Однако не утаил, нашёл дьявол и в платье, и велел удавить. Миленький мой, храбрый воин Христов был! Зело в нём вера и ревность тёпла ко Христу была; не видал я другого такого подвижника и слезоточца. Поклонов тысячу откладёт да сядет на полу и плачет часа два или три. Жил со мною лето в одной избе; бывало, покою не даст. Мне ещё немоглось в то время; в комнатке двое нас; не больше трёх часов полежит да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а он, молясь и плача, приступит ко мне и станет говорить: «Как тебе сорома нет? Ведь ты протопоп. Тебе подобало бы нас понуждать, а ты и сам ленив!» Да и раскачает меня. Он кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болела гораздо. Он и сам, миленький, болен был: кишок из него вышло три аршина, а в другой раз – пять аршин, от тяготы зимней и от побоев. Бродил он в одной рубашке и босиком в Устюге годов с пять, зело великие страдания терпел от мороза и от побоев. Сказывал мне: «Ногами-теми, что коченьями мерзлыми, по каменью-тому-де бью, а как-де в тепло войду, зело-де рвёт и болит, как-де сперва начал странствовать; но вот-де легче, да легче, да и не стало болеть». Отец у него в Новгороде, богат гораздо, сказывал мне, – мытоимец-де, тоже Феодором зовут; а он уроженец мезенский, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Бог изволил, и удавили его на виселице отступники у родни на Мезени¹⁸⁸.

А юродствовать-то как обещался Богу да солгал, так-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, «и непогодою било нас, и, не ведаю-де как, упал в море, а ногами зацепился за петлю и долго висел: голова в воде, а ноги вверху; и на ум-де взбрело обещание, что не солгу, если Бог меня от потопления избавит. И не ведаю-де, кто, силён, выпихнул меня из воды на палубу. С тех-де пор стал странствовать».

Домой приехав, стал он жить как девственник, Бог изволил. Много борьбы с блудным (искушением) бывало, да всяко сохранил его Владыка. Слава Богу о нём, и умер за христианскую веру! Добро, он уже свершил свой подвиг. Как-то ещё мы до пристанища доедем? В открытом море ещё плывём, берега не видать, грести надобно усердно, чтобы благополучно вослед за ближними друзьями пристанища достигнуть. Старец, не станем много спать: дьявол около темниц наших зело бодро ходит, хочется ему нас гораздо! Да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа, своего Творца, и Создателя, и Владыки. А дьявол – какая диковина, чего его бояться! Бояться подобает Бога и заповеди его соблюдать, так и мы со Христом ладно до пристанища доедем.

И Афанасий-юродивый тоже стойко житьё своё проходил, покойник, тоже был сын мне духовный, в иноках Авраамий¹⁸⁹; ревнитель же о Христе и сей был гораздо, но нравом Феодора смирнее. Тоже слёз река от очей его истекала, так же бос и в одной рубашке зиму и лето ходил и тоже много терпел от дождя и стужи. Постригшись, успел он пожить пустынником, да отступники и его, после многих мучений, сожгли на костре в Москве на Болоте¹⁹⁰. Пусть так, испекли хлеб сладок Святой Троице. Павел Крутицкий за бороду его драл и по щекам бил своими руками, а он тихо Писанием обличал их отступление. После и плетьми его били и, муча всячески, жгли в огне за старую нашу христианскую веру, и он скончался о Христе Исусе, после Феодорова удавления спустя два года.

И Лука Лаврентьевич, тоже сын мне духовный, что на Мезени вместе с Феодором те же отступники удавили, на виселице повесив, смирён нрав имел, покойник, говорил – как плакал, москвич родом, у матери-вдовы сын был единственный, сапожник ремеслом, молод годами, лет двадцати пяти, да ум столетен. Когда вопросил его Пилат: «Как ты, мужик, крестишься?», так он ответил: «Как батюшка мой протопоп Аввакум, так и я крещусь». И после долгих с ним разговоров отдал он его в темницу. Потом из Москвы приказали удавить его, так же, как и Феодора, на виселице повесив; он и скончался о Христе Исусе.

Милые мои, сердечные други, помогайте и нам, бедным, молитвами своими, чтобы и нам о Христе сей подвиг мирно довершить.

Полно мне про детей тех говорить, стану снова про себя сказывать.

Когда из Пафнутьева монастыря привезли меня в Москву¹⁹¹ и на подворье поместили, тогда многажды водили меня в Чудов, и грызлись (там), что собаки, со мною власти¹⁹². Потом привели меня пред вселенских патриархов, и наши все тут же сидят¹⁹³, что лисы. Много я от Писания говорил с патриархами: Бог отверз уста мои грешные, и посрамил их Христос устами моими. Напоследок (такие) слова мне говорили: «Что-де ты упрям, Аввакум? Вся-де наша Палестина, и сербы, и албанцы, и венгры, и римляне, и ляхи, все-де тремя перстами крестятся, один-де ты стоишь в своём упорстве и крестишься пятью перстами! Так-де не подобает».