Житие протопопа Аввакума

И сибирския беды хощу воспомянути, колико во одиннатцеть лет на хрепте моем делаша язв беззаконнии за имя Христово. Не челобитьем тебе, государю, ниже похвалою глаголю, да не буду безумен, истинну бо , по апостолу, реку*. Яко ты наш государь, благочестивый царь, а мы твои богомольцы: некому нам возвещать, како строится во твоей державе.

Егда патриарх бывшей Никон послал меня в смертоносное место, в Дауры, тогда на пути постигоша мя вся злая. По лицу грешному воевода бил своими руками, из главы волосы мои одрал и по хрепту моему бил чеканом, и седмьдесят два удара кнутом по той же спине, и скована в тюрьме держал пять недель, тритцеть и седмь недель морозил на морозе, чрез день дая пищу, и два лета против воды заставил меня тянуть лямку. От водяного наводнения и от зноби осенния распух живот мой и ноги, и от пухоты разседалася на ногах моих кожа, и кровь течаше беспрестанно.

А инии твои, государевы-световы, казаки, тружающиися в водах, в то время многие помирали от тоя воеводския налоги и муки.

И как мы дошли до места, тамо нас и совершенное зло постигло: ел я с казаками не по естеству пищу: вербу и сосну, и траву, и коренье, и мертвыя мяса зверины, а по напраснству и по прилучаю и кобылие. И тово было ядения шесть лет. А казаки бедные – всякую мертвечину, иные – волки и лисицы, иные – человеческую лайну. И от тоя нужды человек с пятьсот померло; а осталось немного – человек ныне с сорок. А иных он, воевода Афонасей Пашков, пережег огнем и перебил кнутьем до смерти, якоже и меня мучил. А что, государь, у меня было из Енисейска везено с собою в запас хлепца на предъидущая лета, и тот хлеб он, Афонасей, у меня отнял после кнутнова биения и продавал мне на платьишко мое и на книги свою рожь немолотую дорогою ценою, по два рубли пуд вещей и больши. И я из первых лет ел рожь немолотую вареную, покамест чево было. А он, Афонасей, и до съезду жил в покое, потому, государь, что завезено у него всего было много казачьими трудами.

У меня же, грешника, в той нужде умерли два сына, не могли претерпеть тоя гладныя нужды; а прочих, государь, детей моих снабдевала от смерти, жена ево, Афонасьева, и другая – сноха ево – втайне; егда от нас кто начнет с голоду умирати, тогда присылали нужную пищу. Понеже жены милостивы быша, яко древняя серафтяныни*.

И не то, государь-свет, надежда наша, едино; но в десеть лет много тово было: беды в реках и в мори, и потопление ми многое было. Первое – с челядию своею гладен, потом без обуви и без одежди, яко во иное время берестами вместо одеяния одевался и по гарам великим каменным босы ходящя, нужную пищю собираху от травы и корения, яко дивии звери; иногда младенцы мои о острое камение ноги свои до крови розбиваху и сердце мое зле уязвляху, рыдающе горькими слезами; а во иное время сам и подружие мое шесть недель шли по голому льду, убивающеся о лед, волокли на волоченыках малых детей своих в пустых даурских местех, мерзли все на морозе.

И о сих всех, государь-свет, благодарим бога, яко первые мы в тех странах с женою моею и детьми учинились от патриарха в такой пагубной, паче же хорошей, ссылке. Упоил нас чашею вина нерастворенна *. Да не поставит ему бог в грех здесь и в будущем веце!

Не прогневайся, государь-свет, на меня, что много глаголю: не тогда мне говорить, как издохну! А близ исход души моей, чаю, понеже время належит.

То не отеческой у патриарха вымысл, но древняго отступника Иулияна* и египтенина Феофила*, патриарха Александрова града, и прочих еретик и убийц, яко християн погубляти. Мне мнится, и дух пытливой таков же Никон имать, яко и Феофил, понеже всех устрашает. Многие ево боятся, а протопоп Аввакум, уповая на бога, ево не боится. Твоя, государева-светова, воля, аще и паки попустишь ему меня озлобить, за помощию божиею готов и дух свой предати. Аще не ныне, умрем же всяко и житию должная послужим; смерть мужу покой есть ;* смерть греху опона.