Спаси бог, Афанасьюшко Аввакумович, голубчик мой! Утешил ты меня! Сказывал воевода здешней, похваляя тебе, были-де у него вы, и он-де спросил тебя: «как-де ты, Афанасей, персты слагаешь?» И ты-де показал ему, воеводе: «вот де, я слагаю». А он-де тебе молвил: «уже-де где отец и мати, там же будешь!» И ты-де супротив рек: «силен-де бог, не боюся!»
Воистинну, господь силен, не боюся никого! Упование нам на него, владыку. Яко лев рычи, живучи, обличая их многообразную прелесть.
А учителя твоего, Григорья*, что не слышать? Жив ли он, беднинькой? А девок тех, свет, учи, Марью да Окулину*, а сам у братей учися. Не гнушайся их, что оне некогда смалодушничали, на висилицу Христа ради не пошли:* уш то моего ради согрешения попущено изнеможение. Что же делать? И Петр апостол некогда так сделал*, слез ради прощен бысть. А он так же богу кающихся прощает и припадающих к нему приемлет. Разговаривай братий: «не сетуйте-де о падении своем выше меры, – простит вас. Да и батюшко-де по воле божий вас прощает и разрешает, дает прощение в сий век и в будущий». Впредь не падайте, стойте; задняя забывающе, на предняя простирающеся, живите. Един бог без греха и без изврат, а человечество немощно, падает, яко глина, и востает, яко ангел. Се тому не работает греху, но присносущному богу Христу, сыну божию, свету, со отцем и со святым духом, ныне и присно и во веки веком.
Бог простит всех смалодушствующих и паки возвращайся на первое достояние! Аминь, аминь!
Письма к Симеону
1
Ну, Симеонушко, вот тебе вести. Однако ты приказываешь: «батюшко, отпиши что-нибудь!»
Я ведь не богослов, что на ум напало, я тебе то и говорю. Горазд я, Симеон, есть да спать, а как ветхая та испражнять? Покой большой у меня и у старца милостию божиею, где пьем и ядим, тут, прости бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит*, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такова покоя.
Еретики, собаки! Как то их диявол научил: жива человека закопай в землю! Хлебом кормят, а срать не пускают!
Как то бедная боярыня мучится с сестрами? Так же веть нешто! О миленькая моя, не твое бы дело то! Ездила, ездила в коретах, да и в свинарник попала, друг мой милой! Кормят, кормят, да в лоб палкою, да и на огонь жарить. А что ты, Прокопьевна, не боисся ли смерти то? Небось, голупка, плюнь на них, мужествуй крепко о Христе Исусе! Сладка веть смерть та за Христа-света. Я бы умер, да и опять бы ожил, да и паки бы умер по Христе, бозе нашем. Сладок веть Исус-от. В каноне пишет: «Исусе сладкий, Исусе пресладкий, Исусе многомилостиве[й]», да и много тово. «Исусе пресладкий», «Исусе сладкий», а нет тово, чтоб горький. Ну, государыня, пойди же ты со сладким Исусом в огонь, подле нево и тебе сладко будет. Да помнишь ли три отроки в пещи огненней в Вавилоне? Навходоносор глядит – ано сын божий четвертой с ними! В пещи гуляют отроки, сам-четверт с богом*. Небось, не покинет и вас сын божий. Дерзайте, всенадежным упованием таки размахав, да и в пламя! На-вось, диявол, еже мое тело, до души моей дела тебе нет! Аз еcмь раба бога живаго и сына его единороднаго, света,
Ну, голупки, там три отроки, а здесь вас трое же и весь собор православных с вами же. Там не предстоящу пророку Даниилу со отроки в пещи, но духом купно с ними. Тако и я: аще и отдален от вас, но с вами горю купно о Христе Исусе, господе нашем.
Рабом нашим божиим всем пожженным вечная память трижды, большая.
Бог вас благословит, всех чтущих и послушающих. Писано моею рукою грешною, сколько бог дал, лутче тово не умею. Глуп ведь я гораздо, так, человеченко ни к чему не годно, ворчю от болезни сердца своего. А бог всех нас правит о Христе Исусе.
2