Как там братия наша, еще ли живы или все сожжены? Бог их, светов моих, благословит и живых и мертвых! Вси бо живи Христу, хотя и сожжены и повешены, те и лучшая приобрели.
Не остави и нас, владыко, и не отлучи от дружины нашея! Собери нас под крыло свое, воедино всех наших! Удержи диявола, да не поглотит наших никого же! Ты бо еси бог наш, судия живым и мертвым.
Ну, голупка, скажи всем благословение от меня, грешна старца, да молятся о мне отцы и братия. Дмитрию отпиши от меня благословение, Козьме священнику, Стефану священнику и домом их благословение, и прочим всем, в грамотке писанным, равно благословение. Аще живи, и Якову и Максиму* с домами их благословение. Страждущим Христа ради, еще же их же знаю и не знаю, их же вем и не вем, стоящих право душами своими в вере – всех их бог благословит, и жены их, и детки, и вся сродники, отцы их, и братию, и сестр, всякаго чина в православии пребывающих, за него же стражем и умираем.
Потерпите, светы мои, господа ради потерпите! И не унывайте душами своими, но уповающе на бога и пречистую богоматерь в молитвах и молениих да пребудем. Время жития сего суетнаго сокращенно: яко дым исчезает, тако вся сия минует. Доброродие и слава века сего и богатство – все ничтоже, едино спасение души сей всего нужнее.
Зело богу гнусно нынешное пение. Грешному мне человек доброй из церкви принес просфиру и со крестом Христовым. А поп, является, по-старому поет, до тово пел по-новому. Я чаял, покаялся и перестал, ано внутрь ево поган. Я взял просвиру, поцеловал, положил в уголку, покадил, хотел по причастии потребить. В нощи той, егда умолкнуша уста моя от молитвы, прискочиша беси ко мне, лежащу ми, и един завернул мне голову, рек мне: «сем-ко ты сюды!» – только и дыхания стало. Едва-едва умом молитву Исусову сотворил, и отскочил бес от меня. Аз же охаю и стону, кости разломал, встать не могу. И кое-как встал, молитвуя довольно, опять взвалился и мало замгнул. Вижю: у церкви некия образ, и крест Христов на нем распят по-латыне, неподобно, и латынники молятся тут, приклякивают по-польски. И мне некто велел той крест поцеловать. Паки нападоша на мя беси и утрудиша мя зельно и покинуша. Аз же без сна ночь ту проводих, плачючи. Уразумех, яко просвиры ради стражю, выложил ея за окошко. Не знаю, что над нею делать – крест на ней! И лежала день. В другую ночь не смею спать, лежа молитвы говорю. Прискочиша множество бесов, и един сел с домрою в углу на месте, где до тово просвира лежала. И прочий начаша играти в домры и в гутки. А я слушаю у них. Зело мне груско, да уже не тронули меня и исчезли. Аз же, востонав, плакався пред владыкою, обещался сожечь просвиру. И бысть в той час здрав. И кости перестали болеть, и во очию моею, яко искры огнены, от святаго духа являхуся. И в день сжег просвиру, и пепел за окошко кинул, рекше: «вот, бес, жертва твоя, мне не надобе». И в другую ночь лежа по чоткам молитвую. Вошол бес в келию мою и ходил около меня. Ничево не сделал, лишо из рук чотки вышиб, и я, подняв, опять стал молитвы говорить. И паки в день с печалию стих лежа пою: «и печаль мою пред ним возвещю, услыши ны, господи!»* И бес вскричал на меня зело жестоко. Аз вздрогнул и ужасся от него. И паки в ыную ночь, не вем как, вне ума, о просвире опечалился и уснул, и бес зело мя утрудил. С доски свалясь на пол, пред образом немощен, плачючи Никона проклял и ересь ево. И паки в той час здрав бысть.
Видишь ли, Маремьяна, как бы съел просвиру ту, так бы что Исакия Печерскаго затомили*. Такова та их жертва та хороша. И от малой святыни беда, а от большие то и давно, нечево спрашивать.
Маремьяна, прости же. Скажи Анне Амосовне* благословение. Бог разберет всякую правду и неправду, надобно лише потерпеть за имя ево святое. Мир тебе о Христе. Аминь.
Послание «верным»
Послание к верным от него же, страдальца Христова, Аввакума из Пустоозерской темницы
Возлюбленнии мои,