Я спросила: «Что Вы чувствовали, когда ушли от старца?» «Вы знаете, — ответил Фальк, — мне сразу стало легче, захотелось опять к нему прийти, и я ждал с нетерпением следующей субботы. Пошел уже без всякого сопровождения. Снова пили чай, разговаривали. Я, захлебываясь, рассказывал о том, что мне хотелось бы написать, а о. Алексий поддакивал, задавал вопросы о подробностях моей работы над картинами. Я чувствовал: он понимает то, что я делаю. У меня было ощущение, что он меня так полюбил, будто я ему самый родной человек...
Я рвался к нему каждый следующий раз, просто не мог дождаться этой минуты... Так продолжалось, может быть, месяца два. Мне уже стало настолько хорошо, что, когда мой отец заговорил о путешествии за границу, я реагировал на это вполне положительно. И при следующей встрече с о. Алексием сказал ему об этом. «Вот и хорошо, — ответил он. — Можно поехать. И еще сколько Вы напишете! Какая это радость, дар-то какой великий вам Бог дал! Какой вы счастливый! Что ж, поезжайте, я за вас рад». «Батюшка, но как же я без Вас, Вас-то не увижу?» В ответ он улыбнулся такой замечательной, светлой улыбкой, перекрестил меня и сказал: «Да Вам и не нужно больше. Все хорошо будет». На прощанье он благословил меня. Я ушел с легкой душой, ощущая, что совершенно заново начал жить. И с тех пор, какие бы тяжести ни выпадали на мою долю, какие бы ни были страшные испытания, никогда та почти задавившая меня депрессия не возвращалась».
Тогда я спросила: «Роберт Рафаилович, что же так повлияло на Вас? Вы же не говорили о религии... Что же произошло?» Он ответил: «От о. Алексия исходила такая доброта, такая бесконечная благость, что от этого всего начала таять страшная ледяная глыба, лежавшая на моей душе. Таяла, таяла и наконец совсем растаяла. Это была такая победа тепла, света и добра над злом! О. Алексий открыл для меня Бога. Я понял: Бог есть, нужно верить всегда. Нет несчастья на земле, если есть такое добро, такой свет, который показал мне о. Алексий. На всю жизнь я это понял».
Роберт Рафаилович Фальк крестился, при крещении был наречен Романом...
В мае 1998 года наши дети заболели ветряной оспой. Особенно тяжело болела младшая дочь Варвара, которой исполнилось тогда лишь 1 год 4 месяца. У Вари была очень высокая температура, до 40°, сопровождавшаяся рвотой. Врачи педиатрической бригады «скорой помощи» сказали, что при таком течении болезни могут возникнуть тяжелые осложнения, даже и на головной мозг.
Однако Варя начала поправляться: новых пузырьков не появлялось, старые подсыхали, но через несколько дней правая ножка ее пришла в расслабленное состояние. Когда девочка пыталась ходить, нога подгибалась, а когда ползала на четвереньках, волочилась как плеть. Болей в ноге не было, чувствительности тоже. Три дня малышку носили на руках.
25 мая вечером из Москвы с семинарской сессии вернулся мой муж о. Алексей. Пока он разбирал вещи, я рассказала ему о случившемся. Осмотрев дочь, он сразу стал звонить своему другу — опытному педиатру из областной детской больницы. Тот очень обеспокоился и сказал, что если бы батюшка сам не был врачом, то нужно было бы немедленно госпитализировать ребенка, несмотря на поздний вечер. Атак необходимо очень внимательно наблюдать и при малейшем ухудшении вызывать «скорую помощь», утром же, не откладывая, приехать к нему на прием.
Перед сном батюшка привезенным из Москвы цветочком с могилки о. Алексия Мечева перекрестил Варину больную ножку и приложил его к ней, кратко помолившись. Надо сказать, что, бывая в Москве, муж всегда старался посетить могилку о. Алексия, послужить литию и попросить о помощи.
На следующее утро, 26 мая 1998 года, завернув дочь в одеяло, я повезла ее в больницу. В ожидании врача одеяло развернули. Варя неожиданно встала, опираясь на правую ногу. К приходу врача она уже ходила, каких-либо нарушений заметно не было. Врач, осмотрев ее, также не нашел никакой патологии. Так произошло чудесное исцеление нашей дочери по предстательству о. Алексия.
После революции нас, находившихся в ту пору в Москве, хотели лишить гражданских прав и выбросить на улицу, чему способствовал один комиссар. Было это в 1920 году. Мама поехала к отцу Алексию Мечеву на Маросейку.
Батюшка принимал наверху в своей комнатке и те, кто желал попасть к нему, на лестнице ждали своей очереди. Когда мама пришла, там уже сидело много народу. К тому же время было довольно позднее и никакой надежды на то, что батюшка примет, у нее не было.