Житие святого Северина

К счастью скамары решили, что вспыхнувшая эпидемия молитв и покаяния связана с опасением за судьбу города после гибели Астуриса, а ведь с этого лишь началось, росток иными цветами зацвёл, а плоды оказались даже не по цветам этим. Но я их не разубеждал, а напротив — через нескольких новообращённых своих поддержал в этом убеждении. Но готы на Комагенис, не пошли, схлынула у скамаров тревога и ушли они на третью ночь почти все отсыпаться в казармы, оставшиеся от бывшего некогда в городе гарнизона. Я рассчитывал, что доведу людей до нужного состояния к пятому или шестому дню, но тут случилось такое, что я бы мог, пожалуй, и в Бога уверовать, не будь моё безбожие столь закоренелым. Внезапно началось землетрясение, а я с этим явлением природы почти не сталкивался, только ещё до ухода из Италии чувствовал лёгкую дрожь земли у подошвы Везувия. Тут дрожью не обошлось — стали рушиться дома. Но в домах почти никого не было — одни скамары. Все прочие были возле церкви, тут же спали у костров. Это собрало в один кулак всех боеспособных людей, уже снабжённых оружием и разделённых на отряды, и собрало в одно место всех, кто нуждался в защите, заодно обеспечив их спасение от рушащихся домов. Церковь же строилась с таким запасом прочности, что уцелела, строили её не людишки, а люди, искренне верившие, что для Бога стараются. А вот на спящих скамаров стали рушиться стены и потолки и они, видимо, решили, что это готы ворвались. Ошалевшие, израненные, они кидались из руин, сталкивались — а пополнение подошло недавно и не успели они перезнакомиться, а ночь была тёмная, а пыль поднялась над бесснежной ещё землёй... Начали они вступать друг с другом врукопашную, паника росла, но они, конечно, опомнились бы скоро — отборные же были воины, выжившие там, где сородичи полегли, да я не дал опомниться — понял, что другого случая не будет. И бросил на них «во имя помогающего нам Господа» всех боеспособных, предотвратив возникновение паники среди всех прочих горожан. К утру ни одного скамара не осталось в Комагенисе, а слава моя понеслась по Норику. Какие-то её отголоски долетели и до скамарского берега — на Комагенис больше не было налётов в оставшиеся скамарам месяцы.

Но мне нужна была не любая слава, а по моему заказу сшитая, мною заранее обдуманная. Я должен был выглядеть в глазах людей не чудотворцем, любое чудо по своей воле совершающим, а не отвечающей за свершаемое ею марионеткой Господней. Не человек Северин говорит с ними, а Господь его устами, как трубач в трубу дует. Не Северин чудеса творит, а через него они со складов небесных передаются, как по трубе вино или масло сливается. Кем? Ясно — Господом. Спорить с Северином — с Богом спорить, бороться с ним — против Бога пойти. Не потерпит Господь покушения ни на себя, ни на своё имущество, а Северин — раб Божий, двуногое говорящее орудие Божье. Но, как отброшенный хозяином топор, например, не рвётся сам колоть дрова или обтёсывать какой-нибудь брус, так и человек Северин, стоит Господу отвлечься от этого своего орудия, сам не рвётся совершать чудеса и исцеления. Поэтому я выжидал, но в то же время было рискованно ждать, пока придут и попросят совершить новое чудо — могли дать задачу невыполнимую или выполнимую, но к моей цели не относящуюся. Пока что я искал среди одиноких и достаточно сильных мужчин таких, которые могли бы стать моими агентами. И искал посильные для себя потребности в чуде…

Тут требовались отборные люди. Они были здесь, а позже я их находил по всему Норику и вокруг него: их притягивало отовсюду моё дело, как магнит притягивает железо, но я уже сказал, что Норик в силу ряда причин был менее расчеловечен, чем другие пройденные мною земли. Надо отметить — кое-где, в Константинополе например, таких людей много, но они мешают друг другу, ибо разные у них интересы. Тут же я смог дать им всем общую цель...