Житие святого Северина

А в Лавриаке я опять пустил в ход совместные моления, покаяния и раздачу милостыни. Десятинных фондов не хватало на всех, хотя Максим с товарищами пробился по медвежьему следу через заснеженные перевалы из Тибурнии и доставил одежду. Пришлось наложить руку на городские склады, на имущество церкви. Особенно плохо было с маслом. Пришлось устроить очередное чудо — смесь чуда Христа с пятью хлебами и чуда пророка Елисея с маслом. Вначале я раздавал масло бедным и многодетным, сосуды с маслом незаметно подносили, подменяя опустевшие, а Пиентиссим в толпе ждал условного знака, что масло подходит к концу и нужно с предельным простодушием восхититься свершающимся на глазах чудом и тем самым прекратить его действие. Правда, его могли разорвать, но я сразу же поручил его суду Иисуса и тем вывел из-под удара. А беднейшие успели получить масло... Лишнее чудо, лишние поклонники, но всё висело в воздухе, всё колебалось, а алеманны и тюринги всё не подходили, хотя я знал, что они объединились для удара по Лавриаку. Откуда знал? Были у меня несколько человек среди алеманнов. Несколько... Из них трое погибли под Батависом в той свалке, что возникла при первом столкновении. Я видел их среди выложенных рядами алеманнских трупов, которые были потом захоронены по алеманнскому обычаю. Кое-кто было запротестовал, но ему объяснили, что иначе нам придётся расплачиваться куда страшнее, чем при простых набегах и даже в войне… Друг о друге мои алеманны не знали, поэтому выжившие полагали, что их спасла при разгроме милость Божия по просьбе святого Северина. И сообщить мне сумели — через отпущенных ими, якобы от них сбежавших римлян-пленников. А потом связь с ними оборвалась... Я позаботился об уничтожении всего, что могло послужить укрытием, пищей, кормом для коней вне города, хотя и здесь нашёлся упрямец — заметьте себе — из богачей, и не спрятал своё стадо в городе. Боялся, что мы его съедим, а дал пищу врагу. Поздняя осень и начало зимы — не самое лучшее время для осады большого города, когда всё вокруг опустошено и выжжено. Они не могли долго стоять под стенами — стали бы падать кони. Значит, рассуждал я, они должны решить всё дело внезапным штурмом, лучше всего ночным, когда защитники спят и может возникнуть паника... Но их всё не было. Я слал своих разведчиков, горожане — своих, но никто ничего не мог узнать, а это било и по моему авторитету — это и Констанций и его присные использовали втихомолку. Верно говорили предки — кого хочет наказать Юпитер — того лишает разума. Ненависть вперемешку со страхом в их душах укоренилась прочно, ждите от них пакостей в любое, самое для них самих гибельное время. Хоть на прощание, да постараются укусить... Только на исходе четвёртого дня один из вернейших моих агентов сообщил, что обнаружил врагов и что они готовят лестницы. Значит, они хотят одним броском приблизиться к городу ночью, с ходу приставить лестницы и перемахнуть через стены, не дав страже опомниться, а потом открыть ворота — и придёт их возмездие за разгром под Батависом. Опять пришлось убедить горожан и Констанция, что Бог известил меня о приближении беды и что всем боеспособным следует эту ночь провести на стенах, а если я солгал — пусть побьют меня камнями...

...Да если бы я был на месте Констанция и пришёл бы ко мне этот зануда и наглец Северин с такой вестью — немедленно поднял бы я всех своих, чтобы и наша доля была в кровавой жатве, чтобы голос наш не был жалким писком рядом с могучим басом проливавших кровь свою за нас всех. И ещё для того, чтобы нанести алеманнам с тюрингами такие потери, после которых они от Лавриака откатятся, и не придётся нам уходить с севериновцами под защиту ругов и под правление Северина. Остались бы форпостом на том берегу Эннса, имели бы вес в соотношении сил ругов и норикцев и потому я, Констанций, мог бы с Северином тягаться и впредь... А этот, прости Господи, епископ… Тьфу!