Жива ли мать

Разгадай мать шифр – ночью она не уснула бы, а она спала. Я лежала без сна, прислушиваясь к звукам дремы у них в спальне. Я решила послушаться ее, возможно, это важнее, чем понять, она как-то непривычно смотрела на меня, да мне и самой хотелось избавиться от сундучка. Я вытащила его из-под кровати, положила в мешок для физкультурой формы и туда же сунула фонарик, долото и ложку, которую я стащила во время десерта, я надела свитер, шерстяные рейтузы и толстые носки, прокралась к окну и открыла его, в лицо ударил холодный ветер, но было тихо и не так темно, как обычно по ночам, это благодаря снегу. Я столько раз это проделывала – перелезла на яблоню, спустилась вниз и вдоль стены, чтобы не оставлять следов, добралась до крыльца, а оттуда спрыгнула в кусты у забора, отделявшего нас от фру Бенсен, кусты были колючие, и зимой колючки никуда не девались, но я хорошо оделась. Я юркнула в укрытие, где меня никому не найти, сетчатый забор в одном месте не доставал до земли, я с легкостью прокопала ямку для сундучка – на всякий случай со стороны фру Бенсен, уложила туда сундучок, засыпала землю вокруг, набросала сверху листьев и веточек, выползла из кустов и вернулась тем же путем обратно, вскарабкалась по яблоне, закрыла окно и легла, чувствуя себя так, будто избавилась от огромной обузы.

Я уезжаю в город, тепло одеваюсь – мне предстоит много пройти. Сейчас половина девятого, я дойду туда к десяти или позже, люди в это время смотрят телевизор или собираются ложиться. Можно и до ночи подождать, но тогда мне совсем неуютно сделается. Я иду по темноте, однако центр освещается, повсюду горят рождественские огни, я иду по новому району, поэтому здесь безопасно, шагаю по лужам и грязи, иду, на мне толстые сапоги, теплое пальто, шапка, варежки, мимо спешат прохожие, озабоченные, с тяжелыми пакетами, я захожу в ту часть города, где архитектура частично осталась прежней, но вывески, магазины, кафе новые, люди здесь одеты в серое, ссутулившиеся, лица у них, характерные для жителей городов крупнее, чем тот, в котором я выросла, автобусов тут больше, они длиннее, я иду. В парке спокойно, деревья прежние – черные, с торчащими ветками, мне становится тяжелее. За парком школа – к счастью, настолько перестроенная, что ее не узнать, пришкольный участок меньше, чем мне запомнилось, возможно, потому что детство само по себе кажется долгим. Возле школы я не останавливаюсь, хотя соблазн велик, я иду из школы домой мимо зданий, где когда-то жили рабочие и которые теперь облюбовали студенты и современная молодежь с детьми, в окнах висят рождественские звезды. Я иду по оживленной улице, которую мать запрещала нам переходить, подхожу к зданию, где был магазинчик, а сейчас – консалтинговая компания, захожу в тихий район вилл. Они стоят в палисадниках, обсаженные деревьями, которые украшены фонариками, рядом – качели и сушилки для белья, у ворот машины, все дома, в окнах свет, но я никого не вижу. Я прохожу мимо дома, где жила Бенте Бэрдал, на почтовом ящике не написано «Бэрдал», на нем вообще ничего не написано, но может, так всегда и было, я иду медленно. На почтовом ящике Торесена написано «Торесен», надо соблюдать предельную осторожность. Возможно, Брурь Торесен живет теперь в этой маленькой новой пристройке, а дом заняли его дети с внуками, Брурь Торесен ссохся, детство чересчур просторное.

Я заворачиваю за угол, но вперед не смотрю, я разглядываю асфальт, как в те времена, когда старалась не наступать на трещинки в нем, держалась за лямки ранца и думала – о чем же, зря я так стараюсь. Я делаю небольшой крюк по улице Годтхопсгате до бывшего катка, на котором вырос детский садик, обхожу его и вижу дом, все еще желтый, но фронтоны не белые, как прежде, а зеленые, и те окна, что выходят на восток, заменили на большие, на радость тем, кто внутри, и тем, кто снаружи. Я иду по тропинке через поляну, тропинка теперь намного короче, чем тогда, все расстояния сейчас другие, опушка леса не там, где раньше, теннисный корт исчез, я останавливаюсь в конце тропинки, перехожу улицу моего детства, при виде таблички с именем сердце у меня сжимается, но все вокрут спит – дома, деревья, улица, не верится, что когда-то она была такой шумной, что большими буквами врезалась мне в память, сейчас она спит, но вдруг возьмет и проснется, в том-то и дело. Кованые ворота и палисадник надвигаются на меня, но и они в моей памяти более высокие, а вот яблоня по-прежнему перед окном, которое когда-то было моим, так близко, что по ней наверняка все еще легко залезть, если, конечно, возникнет необходимость. К счастью, гараж все тот же, если бы его снесли, ориентироваться было бы сложно, если бы его снесли и отстроили заново, то, возможно, я увидела бы гараж на том месте, которое мне нужно, вот только фру Бенсен никому не позволила бы ничего строить на своем участке, но фру Бенсен умерла, а мать нет, по крайней мере, так кажется.