Живая душа

«Это ничего. Это хорошо», – мысленно сказал я самому себе, ибо, как говорил Гилберт Кит Честертон, хорошего человека узнать легко – у него печаль в сердце и улыбка на лице.

– Тебя твоя крестница Евгения с Новым годом поздравляет! – снова крикнул Дмитрий. – Что ей ответить?!

– Тоже поздравь. И напиши – пусть приходит. Мы ей будем рады. Я завтра солянку сготовлю.

– Отправлено! – откликнулся сын.

* * *

Мышку, ближе к весне, подкармливал уже почти весь двор. К ней привыкли.

А летом у неё на крыше появились два симпатичных котёнка. Пеструшка и Полосатик, так назвали мы котят по их окрасу.

Они очень забавно, подолгу, как любые дети, играли друг с другом.

Иногда Мышка выводила их в скверик, уча охотиться на мышей. А иногда и скрадывала зазевавшегося голубя, клюющего остатки пиши из их кормушки.

Одним словом, она стала хорошей, заботливой матерью. И мы только иногда, глядя на резвящихся на солнышке котят, загадывали: «Хоть бы зима в этом году выдалась не очень холодная», чтобы этой кошачьей семье хватило сил пережить её в полном составе…

14–23 сентября 2011 г., Порт Байкал

18 ноября 2011 г. – 31 января 2012 г., Иркутск

Кот в мешке

Из Владивостока наше научно-поисковое судно «Учёный» вышло тридцатого сентября, почти в полночь. Возвращение в порт планировалось на март. Всё, как в песне Владимира Высоцкого: «Не пройдёт и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода…» Эту песню мы с моим приятелем неоднократно слушали в ресторане «Золотой рог» в последний свободный вечер перед выходом в море, убедившись по частым её заказам посетителями, что не одни мы покидаем этот славный безалаберный морской город.

Когда за кормой постепенно исчезли последние многоярусные огни Владивостока и кругом плескалась лишь чёрная вода, я обнаружил, что остался на палубе совсем один. Ещё немного постояв, отправился спать. Грустно как-то одному было стоять на палубе…

Команда «Учёного» состояла из тридцати двух человек. Капитан, два его помощника, механики, траловый мастер, кок, матросы… Три женщины: буфетчица, уборщица и фельдшер. Пятеро «научников»: трое – из Тихоокеанского института рыбного хозяйства и океанографии и двое студентов-дипломников охотоведческого факультета из Иркутска – мой однокурсник Евгений Серебренников и я – Игорь Ветров.

Начальник рейса Александр Михайлович Николюк и капитан – главные на судне. Николюк в обязательном порядке обсуждает с кэпом все предвиденные и непредвиденные зигзаги нашего рейса по учёту и изучению миграционных путей северного морского котика.

На следующий день, первого октября, мы проснулись уже в Японском море. За завтраком (кофе, булочки, сыр, сливочное масло) в кают-компании командой был обнаружен ещё один неучтённый доселе член команды. Пушистая дымчатого цвета кошечка Муся, которую прихватила в рейс «красивая и одинокая», как она сама о себе говорила, буфетчица Зина.

На вопрос капитана «Откуда на судне кошка?» она невинно объяснила:

– Не с кем было оставить. Я ведь женщина незамужняя.

При этом округлившиеся «иллюминаторы» её глаз, сияющие небесной синевой, как бы затуманились от навернувшейся слезы, и она, чтобы не дать чувствам воли, так изящно повела крутым бедром под коротенькой в обтяжку юбочкой, что больше никаких вопросов не последовало. По-видимому, в ту минуту наш мрачноватый капитан окончательно осознал, что у него на судне теперь не одна, а две милых кошечки, одна из которых, частенько относившая потом в каюту капитана утренний кофе, обеды и ужины (особенно ужины), стала его любимицей. А ласковая кошечка Муся – стала любимицей всеобщей.

Я, например, ценил её не только за бархатистую, приятную на ощупь шерстку, но и за то, что она во время качки выбирала на судне то единственное место, где качка чувствовалась меньше всего. И мы, бывало, часами сидели с ней там, пережидая волнение. Муся, как и я, качку не переносила, и шерсть у неё в такие минуты становилась сухой и жёсткой, топорщась во все стороны. Наверное, и у меня видок был не лучше.

Старшему механику Муся отчего-то напоминала внучку. И он частенько говорил: «Ну, в точности, как наша Люська. Такая же смышленая и ласковая». В свободное от вахты время он приходил в кают-компанию, брал Мусю на колени и нежно гладил её своей ручищей, слушая убаюкивающее мурлыканье кошки, щурящей от удовольствия глаза.

Кок любил Мусю за её неприхотливость в еде и за то, что на камбузе с её появлением не наблюдалось мышей, частенько досаждавших ему, пока судно стояло в порту.

И только уборщица Катерина, в отличие от Зинаиды, «одинокая и некрасивая» (уже не по её, а по всеобщему мнению), невзлюбила Мусю с самого начала.

Это она настояла в первые же часы рейса, чтобы Зина из их общей каюты кошку выселила.

– Пусть хоть за борт её выкинет, – заявила она капитану. – А я в одной каюте с драной кошкой жить не стану. У меня на кошачий мех с детства аллергия!

Причём о своём недуге она заявила с таким достоинством, будто он был наивысшим достижением в её двадцатисемилетней жизни.