Живая защита

Помещение пункта было забито осмотрщиками, слесарями, смазчиками. Несколько человек стояло у входа. Гришка протиснулся, чтобы поймать самое главное. А то завтра выйдет на работу и, как новорожденный, ничего не будет знать.

Собрание, видно, началось недавно. Говорили о строительстве электрифицированных линий. Топырев не говорил, а кричал, чтобы слышали все. В помещении было душно, он вспотел, то и дело вытирал лицо темным платком.

— Каждое предприятие узла выделяет людей на эти работы. Мы тоже обязаны направить несколько человек.

— А как с зарплатой? — раздался из-за двери голос Дедюха.

— Выведем по среднему. Кого направить, вот вопрос.

— Ну, это соображай сам, — опять донеслись слова Дедюха.

— Если тебя, как на это смотришь?

— Ды куда ж меня? Всю жизнь с вагонами, а теперь пилюлю суешь. Иль тут нечего делать?

— Почему нечего? У нас тоже дел невпроворот. Поезда пошли по летнему расписанию. Поток увеличился. Он и дальше будет расти. Так что успевай поворачиваться.

— А зачем же людей отбирают?

— Надо!

— Смотри, коль надо. Сам шестеренками шевели.

— У меня такое соображение. Надо направить, кто помоложе. Дело новое, молодежь быстрее освоит. А люди постарше, поопытнее останутся здесь. Они должны справиться и со своей работой и с делами тех, кто уйдет на электрификацию. Как вы на это смотрите?

— Справимся, — прогудели мужские голоса.

— Вот ты, Дедюх, за Матузкова и за себя сумел бы?

— Поднатужусь.

— А Матузков согласен пойти? Есть Матузков?

— Есть!

— Согласен?

— Да я хоть камни ворочать, только бы лежа.

Рабочие засмеялись.

— Товарищи, уж коль заговорили о Матузкове, то я доложу такое. Чтоб нам потом не говорить об этом. Пожар помните? А горение букс? Ну вот, капитан милиции Малахов представление написал по этому делу начальнику отделения. Так и так, дескать Топырев служебное расследование провел необъективно. Ну, скажите, как можно иначе? Не мог я иначе! Ладно, из песни слов не выкинешь. Не будем об этом! Значит, необъективно. И по такому расследованию необоснованно лишили премии Матузкова, и так далее. Должен сказать, что Малахов повозился много, чертячье терпение, надо сказать. Теперь, значит, мне вкатили выговор…

— Тот самый, что отняли у Матузкова? — съехидничал Дедюх. — Ну и как он, тяжеловат?

— Да, если правду сказать, потяжелее, чем ему.

Вагонники засмеялись, одобрительно загалдели:

— Тише, товарищи! А теперь Матузкову благодарность, вот приказ, а еще за храбрость при тушении цистерны премию. Вот она, премия, в конверте. Иди сюда, Матузков.

Гришка стушевался. Если бы на ковер вызывали, шкурку сдирать, чтоб новая, почище, наросла, то меньше бы волновался. А так показалось ему стыдно. Все работают, не он один, а у них на глазах — благодарность и премию только ему.

— Матузков!

Гришка стал краснее свежего бурака. Для храбрости оскалил в улыбке белые ровные зубы и начал протискиваться к Топыреву.

— А еще, товарищи, новость. У Матузкова сын родился!

— Ого-о! Молодец!

— Не оплошал!

— Нечего ржать. Пожелаем хорошо воспитать его, и вот — подарок от нас и от месткома. Общий, чтоб на мелочи не распыляться.

Топырев, как фокусник, приподнял светло-зеленую коляску, потом картонную коробку с чайными чашками и тарелками, потом мягкий сверток с распашонками, детским одеялом и по-кукольному маленькими шапочками. Рабочие весело захлопали.

Обомлел, окончательно растерялся Гришка. Он взял в левую руку припухлый конверт с премией, правую положил на блестящую ручку детской коляски. На языке вертелись благодарственные слова людям, что устроили его семейству праздник. Надо говорить, а он стоял истуканом и от избытка чувств не догадывался, с чего начинать. Наконец сообразил и пальнул:

— После собрания все на экскурсию в наше депо.

Дружный хохот каменным обвалом грохнул на его слова.

— Тише, товарищи! — закричал Топырев. — Продолжим наш разговор…

«Да что я шепчу в кулак!» — осудил Павел себя. Он спрыгнул со ступенек, по узкому пешеходному мостику, поднятому над станцией железными, из старых рельсов, сваями, перешел пути.

Сейчас все было ясно и просто. Не стоило отдавать столько нервов скандалу с Яковом Сергеевичем. Давно бы надо зайти, и все улеглось бы.

Твердо, с глубоким гулом в крашеных бревнах, врытых в землю, захлопнулась калитка. Едва сдержался, чтобы не заглянуть в окно. Прошел к веранде, начал чистить туфли о железный скребок, не замечая хозяина, выходившего из дома. Поднял голову, схлестнулись взгляды: суровый и удовлетворенно-любопытный взгляд Якова Сергеевича, упрямый и откровенно изучающий — у Павла.

— Здравствуйте.

— Гм-м… Здоров. — Помедлил Яков Сергеевич и уступил вход. — Оттаял? Ну, заходи.

Как заколотилось сердце! Словно вечность проползла с того скандального дня. В коридоре под вешалкой стояли светлые босоножки. Ее! На крючке — ситцевый в белый горошек халатик. Значит, в доме кто-то посторонний и она одета по всем правилам. Оглянулся, Якова Сергеевича позади нет.

Павел торопливо открыл дверь в общую комнату, наткнулся на угол дивана, почти бегом направился в комнату Лены. Она спала. С чего бы так рано?