Живая защита

В комнате дежурного вся стена пестрела разноцветными огоньками. Красные, зеленые, синие, желтые точки наперебой докладывали дежурному о свободных и занятых путях, о готовых маршрутах.

Яков Сергеевич по телефону вызвал диспетчера и сердито застучал кулаком по столу, будто вколачивал каждое слово.

— Почему Беляева пропустил по моему графику? Это моя нитка! Почему из-за его рекордов я должен стоять в Староверовке?

Он швырнул трубку и отвернулся. Как видно, диспетчер говорил такое, что машинист отказывается слушать. Потом вдруг схватил, закричал так, словно диспетчер должен услышать без всяких проводов:

— Ты сколько поездов по линейным станциям на прикол поставил? Какое мне дело, что все об этом знают! Отправляй немедленно! Иначе самому начальнику отделения позвоню!

Бросив трубку, Яков Сергеевич тряхнул коробкой «Беломора», лежавшей на столе, сунул в рот папиросу.

— Пошли! — крикнул он Барумову. — Нечего тут…

Вернулись на паровоз. На междупутье по-прежнему горел беспощадно строгий красный овал. Еще один поезд прогремел по Староверовке. Яков Сергеевич понимающе взглянул на своего помощника. В душе небось ругает. Люди едут без набора воды! Ну и что же. Зато он, Яков Сергеевич, сколько ездит за правым крылом и ни разу не допустил ни крушения, ни сбоя в графике движения поездов. А эти, легкомысленники, здорово рискуют. Не дай бог, конечно, а нарваться могут.

— Пенкосниматели проскочили. Теперь мы поедем.

Слова у Якова Сергеевича, как у пророка. Выглянул в окно, а светофор уже нетерпеливо вздрагивал зеленым лучом, словно упрекал: чего стоите!

Не сразу тяжеловесный поезд тронулся с места. Лишь несколько вагонов сдернулось, а паровоз, как заводная игрушка, завертел колесами на одном месте. На рельсы полились желтые струйки песка. Снова рывок, снова затихающий лязг вагонных сцеплений. Яков Сергеевич осадил паровоз назад. Тормоза ослабли. Тогда резко перевел рычаг на передний ход, паровоз рванулся навстречу светофору, поезд медленно начал набирать скорость.

Но ненадолго. Сразу же за Староверовкой потянулась выемка. Поезд шел в гору по коридору с крутыми осыпающимися стенами. На обочине стали появляться ремонтники, потянулись кучи песчаного балласта.

— Когда проедешь? — жалея, что приходится прерывать работу, крикнула девушка в широких шароварах, оранжевом жилете на стеганой телогрейке. Яков Сергеевич только улыбнулся в ответ. Она глянула в конец состава и махнула рукой: — Девки, садись! У поезда нету края!

Пятнадцать километров… Под паровозом гнулись еще не закрепленные рельсы, с легким рассыпчатым шумом осаживался балласт. В паровозной будке слышен разговор путейцев. Не скорость — мучение. На этом подъеме Яков Сергеевич раскачал бы поезд, разогнал бы его и птицей влетел бы на самую высокую точку степного водораздела. Но — нельзя. Перед глазами Якова Сергеевича бьется от ветра пришпиленная гвоздиком продолговатая бумажка с желтой полоской по диагонали. Предупреждение… Путь ремонтируют, поэтому извольте ехать не быстрее пятнадцати километров в час.

А дальше подъем становился еще круче. Мучительно медленно проходили под поездом последние метры обсыпанного путейцами километра. И наконец:

— Давай! — скомандовал Яков Сергеевич.

Из трубы с гулом вылетели клубы черного дыма. Паровоз рванулся, задрожал, но четырехтысячетонная вереница упрямо держала его в своей власти. Яков Сергеевич понял: паровоз может забуксовать. А этого допускать нельзя. Здесь, на подъеме, можно потерять и без того малую скорость. Последует растяжка состава, неизбежные рывки и, в конце концов — остановка, брак в работе. Замрут поезда, какие идут следом, стокилометровый участок между узловыми станциями будет парализован.

Яков Сергеевич взялся за рукоять песочницы. Важно вовремя заметить первое пробуксовывание. И вдруг… пока он искал впереди светофор, из трубы вырвалось одно за другим: чвах! чвах! «Прозевал!» — с укором пронеслось в голове. Мгновенно включил песочницу. Буксование прекратилось.

— Игорь! Давление! — закричал Яков Сергеевич.

— Прибавлю! — эхом отозвался помощник.

От напряжения пот струйкой стекал по вискам. Стиснутые зубы начали ныть. А поезд полз улиткой, будь она проклята! Поганой черепахой… Вот паровоз выбрался на самую высокую точку подъема, вот уже раскинулась горизонтальная площадка. Но почти все вагоны поезда еще карабкались в гору…

Ощутимо, как живые, начали они подпирать в спину локомотива. Значит, половина состава уже прошла подъем.

Руки Якова Сергеевича потянулись к груше. Над степью всколыхнулся воздух от длинного ликующего гудка.

— Ну и хорошо-о-о! — засмеялся Игорь. Не надо бы здесь давать гудок, ни к чему он, а все одно волновалась душа от детской откровенности Якова Сергеевича.

Чаще застучали колеса, словно сгущенный, ветер твердой лавиной начал бить в лицо.

Разъезд Боровое обычно проскакивали с ветерком. Профиль пути такой, что положи на рельс катышек ртути — не сдвинется. Еще на подходе к Боровому Яков Сергеевич гудком предупредил о своем приближении. Он чуть не вывалился в окно, когда в ответ на входном светофоре увидел два желтых огонька.