Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. Книга 2

Это была удача. Я постарался сделать всё, что было в моих силах, и студия, действительно, прислала ему телеграмму, что берет его песню, так сказать, не глядя. (То есть, не слушая и не утверждая, как это тогда было принято.) Копия телеграммы и сейчас у меня.

— Володя, ты получил телеграмму? — спрашивал я (а отправляли её из Киева буквально под моим надзором: как бы чего не вышло).

Он же в ответ только матерился.

— Приезжай. Я нашёл текст, покажу тебе.

Я, конечно, тут же приехал. Он был один. Дал мне написанный от руки текст, стал объяснять, порядок строф. Потом взял гитару:

— Садись, я покажу.

И, сначала вполголоса, а со второй строфы — уже «на полную катушку:

Сбивают из досок столы во дворе.
Пока не накрыли, стучат в домино…

Пел он, поразительно точно акцентируя, так что песня просто «влезала» в душу и что-то скребло, и комок застревал в горле, и слезы наворачивались на глаза:

А где-то солдатиков в сердце осколком,
осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть «языка»…

Он кончил, положил гитару на диван.

— Ну что? Пойдёт? — вдруг с каким-то недоверием спросил он и, не дождавшись ответа, принялся зачем-то с жаром доказывать, что это — как раз то, что нам надо. Да для меня это и так было очевидно!

Черновой автограф «Песни о конце войны» (фрагмент)

— Сегодня вечером запишу, — пообещал он. А разговор происходил утром, и я забыл сказать, что встретил он меня только что не со сна.

— Запиши, Володенька, пожалуйста, а я узнаю, что с телеграммой. И скажи свои условия — я им отправлю.

— Условия такие: я хочу, чтобы меня считали автором не только текста, но и музыки, а то орут: не композитор, не композитор! Да при чём тут это? Моя песня, моя мелодия, а инструментовка — не их дело. В общем — пусть платят и за музыку тоже!

Я понимал, что дело тут не только в оплате, что ему нужно утвердиться таким образом. И — поразительно! — студия приняла его условия! А телеграмму получили его соседи, оказывается, и отдали ему утром.

Вечером он позвал музыкантов и записал песню, записал несколько вариантов. Страшно жалко, что я не смог приехать тогда к нему на запись — не хватило режиссёру одного варианта. А может, и не в этом было дело.

«Пили чай, болтали…». Игорь Шевцов в гостях у Татьяны Зайцевой. Днепропетровск, февраль 1989 г.

Фото Т. Зайцевой

Утром Володя показал мне плёнку, мы прослушали немного. Опять, уже не в первый раз, под впечатлением прослушанного, я завёл разговор о том, что нужно сделать все записи:

— И аппаратура у тебя хорошая, отчего бы не сделать?

— Нужно, нужно, — поусмехался он, — а то так забываешь многое. Хорошо — вот эту разыскал…

Он стал рассказывать, что однажды в больнице захотел написать повесть.

— Вон блокнот лежит, — ткнул пальцем в блокнот на столике.

Я взял, стал читать. Он принёс чай и вдруг заорал страшно:

— Положи! — и тут же мягче: — Не люблю, когда рукописи читают.

— Прости, Володя, я думал ты мне предложил почитать.

— Нет, — отрезал он.

Пили чай, болтали. Разговор пошёл о «парижских русских».

— Да знаю я их всех, — сказал он. — Вижусь со всеми. Володя Максимов сказал мне: «Приезжай сюда, чего ты!» А потом подумал и добавил: «Нет, твоё место там, в России…»

Об Иосифе Бродском говорил с уважением и нежностью — да, с нежностью, это точно:

— Гениально!

И похвастался:

— Он мне книжку подарил…

Покопался и достал маленькую книжку стихов Бродского — авторское издание, кажется, лондонское, с автографом. Позже я узнал, что такую же книжку Бродский передал через Володю Михаилу Козакову. Но Володя прособирался отдать — так и не успел. Позже мы с Ниной Максимовной искали её среди книг Володи — и не нашли.[6]

Так же с восторгом отозвался он однажды о Шемякине. Рассказывал о выставке Шемякина где-то в Южной Америке, кажется, в Бразилии. И альбом Шемякина всегда держал на видном месте.

Вообще о русских в эмиграции с грустью говорил, что у них там начинается своя, другая жизнь, свои отношения.

— Всё уже не то…

О Галиче:

— А-а, «Тонечка»!.. «Останкино, где «Титан»-кино»… Когда вышла его книжка в «Посеве», кажется, — он ещё здесь был — там было написано, что он сидел в лагере. И он ведь не давал опровержения. Я его спрашивал: «А зачем вам это?» Он только смеялся.

О А. И. Солженицыне:

Несколько раз вспоминал при мне и каждый раз — с огромным уважением:

— Он один сотряс такую махину, которая казалась вечной.

— Сидит там, пишет. Ростропович сказал, что он готовит сразу шесть романов. Вот врежет!

— «Архипелаг» — гениальная вещь!

Я восторженно отзывался о прочитанных «Зияющих высотах» Зиновьева. Он сдержанно сказал, что читал, но как-то особого энтузиазма я не почувствовал. Скорее всего, ему не очень понравилось. А может быть, и не читал?