Живет на селе человек...

Теперь я шел по широкой главной улице, на километр, а то и больше, растянувшейся вперед, и думал о незнакомом, в сущности, человеке. Восемь лет — и сколько нового вокруг. Но вряд ли время изменило характер немолодого уже мужчины. А все же хорошо бы встретиться с этим «строптивым», как я мысленно окрестил Егорыча. Не предполагал я, что через два дня окажусь его гостем.

Нечего и думать, я сразу же ухватился за возможность побывать у тракториста Николая Егоровича Мохова дома.

На стук вышел сам хозяин. Встретил приветливо, но сдержанно. Усадил меня за стол в просторной чистой комнате. Да он, видать, все тот же даже внешне. Разве только прибавилось морщин под глазами да седины в волосах.

На столе, покрытом клеенкой, лежала районная газета. Просматривая ее, я обратил внимание на сводку по ремонту тракторов. На последнем месте совхоз «Заря» был жирно подчеркнут красным карандашом. Взглянув на меня, Егорыч заговорил глухо, медленно:

— В «Зарю» собираюсь. Доберусь, так покажу, где раки зимуют. Алешку моего выдвинули главным инженером совхоза. Парня прямо из института — и в главные. Вот и заваливает ремонт. Нет, сперва надо обкатать его. Пусть в бригадирах, механиках походит, а потом, если в котелке густо, на выдвижение идет. Жену Алексея, птичницу Ксюшу, тоже фермой заведовать поставили. Ну она-то ничего, справляется.

— Это дочь той самой… балаболки?

Егорыч насупил брови:

— Полина Васильевна женщина со всех сторон положительная.

Он отошел к печи, кратко бросил:

— Ужинать будем?

Со стороны было смешно смотреть на здоровенного, неуклюжего мужика, как он, согнувшись в три погибели, еле передвигая ноги, нес миску дымящихся щей.

— А где жена? — спросил я Егорыча, не подозревая, как обжег его этот вопрос.

Мохов сразу как-то обмяк, постарел.

— Померла она.

Егорыч отвернулся и вышел из-за стола. Возле печки долго громыхал умывальником.

После ужина рассказал, что с ним живут дочери и сынишка, первоклассник Андрейка. Дочки убежали в клуб на репетицию новогоднего концерта, а Андрейка катался на лыжах. Егорыч несколько раз выходил на улицу. Было видно, что он обеспокоен. Но вот скрипнули ворота, в сенях что-то застучало, и на пороге показался мальчик. Я сразу узнал его. Это был тот самый мальчуган, который горько плакал у Рябова в кабинете и упрямо повторял: «Не поеду, сказал, не поеду…»

Да, круглолицый, белокурый, с большими синими глазами Андрейка совершенно не был похож на Егорыча. Парнишка поздоровался, торопливо сбросил валенки, пальто и юркнул в горницу. Щелкнул выключатель. В комнате долго стояла тишина, потом раздался стеклянный перезвон, зашуршала бумага. Вспыхнули красные, желтые, зеленые огоньки. Из комнаты выскочил Андрейка. В руках он держал новые коньки с ботинками и большой пакет. Его лицо горело ярко, счастливо. Андрейка прижался к широкой груди Егорыча.

— Папа, это мне подарки? И елка тоже мне? Вот здорово! — захлебывался от восторга парнишка.

— Тебе, все тебе, сынок.

Николай Егорович, немало смущенный, левой рукой обнял мальчугана за плечи, а правой, растопырив жесткие пальцы, гладил шелковистую головку. Потом наклонился и поцеловал сынишку. Теплая улыбка заиграла на его тонких губах. Но что особенно удивило меня — это глаза Егорыча. Они стали необыкновенно ласковые. У меня даже перехватило дыхание. Теперь бы я мог решительно возразить своему другу Ивану Петровичу Рябову: все, все есть у Егорыча — и необходимые навыки, и знания, и доброе сердце настоящего человека.

ШАЛОПАИ

1

В тени Зареченской балки, там, где растет густой березняк, еще лежит снег, а на полянках уже появились подснежники.

Маша Белозерова, смуглая, длиннокосая девушка с мечтательными глазами больше всего любит эти первые весенние цветы.

Но сейчас она прошла, даже не глянув на них.

Еле передвигая ноги в истоптанных, заляпанных грязью сапогах, она вышла на широкую, укатанную дорогу. Идти стало легче. Вскоре показался полевой стан — тракторный вагончик с красным флагом, старый дом, машины, зернохранилище.

Был ранний утренний час. Механизаторы из первой смены досыпали последние сладкие минуты. Маша присела на копну ржаной соломы, брошенной возле вагончика, долго смотрела в сторону, откуда пришла. Смотрела пока слезы не затуманили глаза. Низко склонив голову, Маша заплакала. Невольно всхлипнув, девушка испуганно оглянулась.

К ней подходил бригадир Семен Петрович Боров.

— Обидел кто? — строго спросил, нахмурив брови.

Маша считала бригадира «необыкновенным сухарем» и даже побаивалась его. Никогда не видела улыбки на лице Борова, не слышала, чтобы он похвалил кого, обогрел хорошим словом.

— Кто обидел? — еще строже повторил бригадир.

— Вот, честное слово, никто, — скрестив руки на груди, чуть слышно прошептала Маша, пряча глаза.

— Васька, шалопай этакий, наверно, потревожил? Смотри, подальше от него, — сказал бригадир, да так, словно ножом резанул.