Живи, ирбис!

Шустрик, превратившийся во взрослого красивого кота, возлежал на спинке дивана и метко бил меня лапой по плечу всякий раз, когда я проходил мимо. Посторонних он не любил. Кроме того, я подозреваю, где-то на донышке своей кошачьей души он оставался все-таки хищником.

ЗОРИК

Взбудораженное ночным штормом Московское море долго не могло успокоиться. На рассвете при полном безветрии оно все еще вскипало бурливыми желто-зелеными волнами. Рождаясь где-то далеко, за пеленой сизого тумана, волны, гряда за грядою, накатывались на остров и хлестко бились о берег. В полосе прибоя метались на привязи черные просмоленные шлюпки, унизанные хлопьями шипучей пены.

Вахтенный лагеря Коля Власов сидел спиною к костру у самого обрыва и завороженно смотрел на живую толчею возле берега. Было в волнении моря что-то заразительно бодрое, сильное, зовущее к действию. Коле даже захотелось, чтобы во время его вахты случилось какое-нибудь ЧП. Ведь это даже может наскучить — сплошное благополучие. За все время плавания ни одного более или менее чрезвычайного происшествия! Попробуй тут показать свое мужество, ловкость, силу!

Вот и сейчас до обидного мирно на острове. Пронизанный лучами раннего солнца, лес сверкал фейерверком росы. От сырых палаток струился легкий парок. Море тоже не сулило никаких приключений. Невдалеке от берега лениво покачивался на волнах учебный катер «Нахимовец».

Не так-то просто было попасть в его команду. Всю зиму по вечерам Коля занимался на курсах судовых механиков, изучил в «преисподней», как для форсу именовали курсанты машинное отделение, каждый рычажок. А вот настоящих вахт за две недели учебного плаванья посчастливилось отстоять только три. Да и то лишь помощником.

Ничего! Все еще впереди. Ведь команда их детского дома вышла в плаванье почти на все лето. Замечательная все же штука — морская жизнь! Неожиданно для себя Коля даже стишки начал пописывать на морские темы. Только, выяснилось, это ужасно трудно — чтобы и рифма была, и смысл при этом не терялся.

Ну, вот, к примеру, что можно срифмовать со словом «прибой»? «Разбой, отбой, на убой»…

«Морской прибой Творит разбой»…

Рифма налицо, а смысл? Или:

«Шумит прибой,

Трубят отбой»…

Почему отбой? При чем здесь «отбой»? Тоже сплошная чепуха!

Откуда-то сверху послышалось вдруг тревожное стрекотание. Коля быстро обернулся. По стволу старой ели проворно спускалась белка. Ее рыжая шубка то скрывалась в густой тени, то ярко вспыхивала на солнце. Вот белка добралась до нижней ветки, перегнулась, заглядывая вниз, и застрекотала еще возбужденней и громче. Что могло встревожить ее там, за девчачьей палаткой?

Пока вахтенный неслышно подкрадывался со стороны леса, палатка несколько раз сильно и резко дернулась, словно кто-то ударил палкой по полотняной крыше… Разгадка оказалась столь непредвиденной, что в первую минуту Коля лишился дара речи: у палатки хозяйничал рыжий олененок. Пришелец, будто материнское вымя, сосал мокрую после дождя расчалочную веревку. При этом он сильно встряхивал веревку и тянул к себе, упираясь в землю крохотными копытцами.

— Это что за безобразие?! — вскрикнул вахтенный, все еще не веря собственным глазам.

Олененок вскинул симпатичную головку, вытаращил и без того Оольшущие карие глаза, блестящий черный носик его засборился складочками, будто зверек собирался чихнуть. Весь вид его выражал крайнее недоумение.

Конечно, большого зла маленький дикарь не мог бы причинить, пели б вахтенный в растерянности не пальнул из малокалиберки в воздух… Что тут было!

Олененок вихрем взлетел на крышу палатки, провалился в нее задними ногами, судорожно рванулся. Палатка с треском рухнула, и отчаянный визг девчат распугал утреннюю тишину.

Виновник переполоха исчез, как привиденье. А изо всех палаток, (ловно муравьи из потревоженного муравейника, полезли ребята, закутанные в одеяла.

Спросонок никто не сообразил поднять поваленную палатку. И поисках выхода пострадавшие тыкались изнутри во все углы, будто слепые кутята в мешке. Под прыгающим полотнищем кто-то стонал, кто-то плакал со страху, и всех заглушал заливистый хохот Лины Кулагиной.

Ее разлохмаченная голова высунулась вдруг сквозь дыру, прорванную олененком.

— С добрым утром, поэтесса! — с ехидцей поприветствовала она вахтенного. (Когда Линка хотела особенно уязвить Колю, она называла его даже не поэтом, а поэтессой, что и в самом деле было ужасно обидно). — Резвимся, значит? Палатки сшибаем, поэтесса-рифмоплетесса?.. Ну, погоди же, мы тебе тоже устроим! — И голова ее снова провалилась в дыру.

Девчата все же нащупали выход и на четвереньках поползли наружу. У Любы Беликовой на ноге оказалась глубокая ссадина от копыта олененка. Ее подруги сочувственно ахали, пока старшая пионервожатая Вера делала ей перевязку.

С катера к месту происшествия уже мчалась связная шлюпка с капитаном Виталием Владимировичем.

— Что случилось? — спросил он подчеркнуто спокойно, застегивая последнюю пуговицу на кителе. Шум оборвался. Коля неловко сунул винтовку к ноге и отчеканил: