Живи, ирбис!

Через три дня лагерь снимался с обжитого места. Предстояло недельное плаванье в Калинин. Утро выдалось пасмурное. Серые, рябые от дождя волны лениво гонялись одна за другой по морю. Зори к не приходил прощаться.

Под разными предлогами откладывали Люся с Линой отход последней шлюпки на катер. Когда же стало ясно, что какие-то неотложные дела в лесу не позволили олененку явиться, девочки положили на пенек присоленных сухарей, а рядом оставили записку: «Не скучай, Зорик! Мы скоро вернемся!»

…Через неделю поздно вечером «Нахимовец» снова бросил якорь у родных берегов.

А на рассвете тетя Дуся проснулась от странной возни в продуктовой палатке. Крадучись, она подозвала вахтенного. Тот не без опаски заглянул внутрь. И что же? Оказывается, там в полумраке хозяйничал Зорик. Он пробивал копытом крышку каждого ящика и пробовал содержимое на вкус. Рогатого дегустатора, разумеется, выдворили прочь. И тут он, весьма, конечно, некстати, решил поиграть с тетей Дусей — стал гоняться за ней по лагерю. Бедная женщина, подобрав юбку, с визгом бегала вокруг палаток, а Зорик скакал за нею, фыркая от удовольствия, и все больше входил в азарт. Вахтенный догадался вынести кусок хлеба, и за этот скромный выкуп поварихе была дарована свобода.

После благополучного плавания объявили день отдыха, и с самого утра разгорелись игры, в которых Зорик оказывался бессменным водящим. Он будто понимал, что привлекает всеобщее внимание и, что называется, лез из кожи. То он носился восьмеркой между кустами, то выделывал такие замысловатые прыжки, что все покатывались со смеху, то вдруг вставал на дыбы и танцевал вприсядку на задних ногах.

В полдень вся шумная ватага хлынула с берега в море. От поднятых брызг засверкали над водой разноцветные радуги. Пришел час предобеденного купания. Зорик с разгона тоже было влетел в воду (не отставать же от компании!). Правда, тотчас же, ошеломленный, выскочил обратно и угрожающе зафыркал на воду.

Проходили дни. Ребята так привыкли к олененку, что уже не представляли себе, как будут расставаться с ним навсегда. Уходя за орехами далеко в глубь острова, они нередко встречали оленьи следы, хотя самих оленей ни разу не видели.

Но однажды запыхавшаяся Люся Миловидова всполошила лагерь тревожным известием:

— Бежим скорей! Нашего Зорика убивают!

Все гурьбой бросились за нею в лес. По дороге она отрывисто рассказывала:

— Собираю бруснику, слышу — возня за кустами. Выглянула, а там большой олень Зорина бодает!

Долго искали в лесу место происшествия. Наконец нашли. Поляна в низине вся в язвинах от оленьих копыт. Одни следы крупные, глубокие, другие — маленькие, определенно, Зорика. На траве кое-где ягодной россыпью алели пятна крови, и ближний куст кровью обрызган.

До темноты искали своего питомца. Звали его и хором и поодиночке. Напрасно… Решили: убит Зорик. Лежит где-то бездыханный в кустах.

Глубокой ночью все еще не смолкал приглушенный гул в палатках. Легко ли примириться с такой потерей?

А утром весь лагерь поднял на ноги крик вахтенного:

— Зорик пришел!

Он понуро сгорбился за палаткой, опустив красивую головку, так что кончики рогов его придавили книзу цветы вероники. На боку олененка чернела запекшаяся кровью рана. Ребята окружили своего любимца. Зорик смотрел на всех большими печальными глазами и, что было особенно тревожно, не шевелился. Тяжело и непривычно было видеть этого непоседу недвижимым.

С целой кипой бинтов и ваты прибежала Люся Миловидова, Олененок покорно дал себя перевязать. Но потом, взглянув на свою спину, чего-то испугался и стал нервно скусывать бинты. Повязку пришлось снять.

Целую неделю Зорик бродил медлительный и скучный, отказывался от еды и почти не отлучался из лагеря.

Постепенно рана зажила. Вместе со здоровьем к Зорик у вернулась его обычная жизнерадостность. Но из лагеря он по-прежнему не уходил. Даже спать пристраивался где-нибудь за палаткой.

Наступил август. Осенняя позолота засквозила в онемевшем лесу. Все чаще шумело штормами обширное Московское море.

Пришел срок отъезда.

В день сборов работы у всех было по горло: конопатили шлюпки, свертывали палатки, грузили на катер горючее.

Зорик остался беспризорным. Напрасно тыкался он носом то к одному, то к другому — ни у кого не было времени поиграть с ним. Лишь когда все было готово к отплытию, и разобранный причал вытащен на берег, ребята бросились прощаться с Зориком. Его угощали ни перебой, ласково трепали по шерстке, обнимали за шею, целовали смешной завиток на лбу.

Олененок не вырывался, не убегал. Он только недоуменно смотрел на ребят, будто силился вспомнить, что сделал он особенно хорошего, чем заслужил столь бурные ласки?

Даже в басовитом гудке «Нахимовца», напоминавшем, что пора наконец отправляться в путь, слышались какие-то новые, невеселые нотки. Что ж, и в самом деле пора! Одна за другой покидают шлюпки гостеприимный остров. Вот они уже пришвартованы за кормою катера. Берег, всегда такой шумный, оживленный, внезапно опустел.