Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне

В ту субботу Пашка удачно втерся в очередь, взял две кружки пива, заплатил еще за две повторных

— так было заведено на пивной площадке, свято оберегающей давние традиции, и вылез из толчеи на простор, чтобы примоститься к какому-нибудь столику. С кружками в руках он медленно продвигался и оценивал обстановку, когда на глаза ему показался странный человек, стоявший за пределами площадки, на дороге. Он был странным по двум причинам. Во — первых, явно не принадлежал к тем простым, свойским мужикам, которые обычно посещали пивную площадку. Во — вторых, личность его показалась Пашке удивительно знакомой.

«Да ведь это, кажись, мой сержант! — вдруг осенило Пашку. — Неужели он?»

Все забыл Пашка — фамилию, имя сержанта из своего взвода, место, где тот родился. На всю жизнь запомни — лось одно лицо с висловатым носом да большим высоким лбом мудреца. Врезалось оно в память, как клеймо в металл. Тогда, в последний раз, оно было красным — горячим и потным. Склонилось над Пашкой, закрыло небо. До сих пор Пашка помнит, как сержант подмигнул, слышит его последние слова: «Все, мы у своих. Живые! Еще увидим небо в алмазах, лейтенант!»

Пашка развернулся — кружки вперед — к бездумно пошел, как на свет, на странно знакомого человека. На краю пятачка, когда осталось метра три, Пашка остановился. Сержант или не сержант? То же лицо — тогда молодое, мягкое, хотя и в язвах грязи, теперь холеное и по — каменному затвердевшее к старости, но все равно — тот же нос, те же высокий лоб и выпуклый подбородок!..

— Сержант, ты ли?.. — тихо вымолвил Пашка.

Человек, не спускавший с Пашки взгляда, подался вперед, словно его подхлестнули, в свою очередь прикидывающе спросил:

— Лейтенант, ты?..

Пашку заклинило. Он глотнул ртом воздух. Раз, еще раз. Кружки дрожали, на траву падала белыми хлопьями пена.

— Ты, лейтенант? — громче, увереннее переспросил человек и сам шагнул к Пашке. — Да поставь ты кружки, уронишь!

Он властно повел рукой, показывая на ближайший столик, и этим движением в одну секунду словно вымел всех, кто стоял поблизости.

Пашка машинально поставил кружки. И тут его отпустило.

— Сержа — а-ант! — воюще закричал он. И затрясся в припадке нервной радости.

Весь пятачок изумленно приумолк. Не переглядываясь, все смотрели, как обнимаются у свободного столика два так не похожих друг на друга человека — один чужой, случайный на пивной площадке, другой свой в доску, Пашка — разумник, который, оказывается, способен знаться вон с каким тузом.

Пашка не замечал этого и пока не думал, что сержант с забытым именем, его сержант, ему теперь не пара. Он снова видел прежнее лицо этого человека, горячее, потное, с кляксами и подтеками грязи на щеках. Он знал, что сержант бесконечно долго гащил его на себе, беспомощного, раненного в грудь и бедро в первые минуты прорыва. Сколько дней тащил его сержант? Тащил и вытащил к своим. «Все, лейтенант. Живые! Еще увидим небо в алмазах!»

Пашка нетвердыми руками сжимал плечи своего сержанта, шероховатые ладони срывались, скользили по мягкой ткани плаща, щекой он чувствовал эту мягкую и теплую ткань.

— Братцы! — сквозь всхлипы вылаял Пашка. — Братцы!.. Это ж… сержант! Он меня… спас! Из окружения… вынес!

Все по — прежнему молчали. Пашка уже давно перестал рассказывать о своей фронтовой жизни, об атаках и прорывах, почти никто и не знал, что он воевал, поэтому слова его и не находили мгновенного отклика.

— Ну, ну, лейтенант, не раскисай. Ты о пиве забыл.

В густом и сочном, с барственной ленцой голосе не улавливалось прежних интонаций, не сержантов это был голос. Пашкз, наконец, это осознал, выпустил чужого человека из объятий и отпрянул, как будто нечаянно обжегся.

— Извини, сержант. Извините… Я это… по — старому. Я н. е хотел…

Бывший сержант неодобрительно покачал головой.

— Раскис, лейтенант! — Он поглядел строго, осек взглядом. — Не ожидал. Ты что, матюкаться разучился? Не узнаю. Ты ли? Ты, лейтенант Никаноров?

— Я, — выдохнул Пашка, смущенно озираясь. — Я, товарищ сержант.

— Эх ты, браток! — Сержант обнял и порывисто поцеловал Пашку. — Я и сам растерялся… Рад! Рад встрече! Уцелел на войне! Что же ты?.. Какого черта! Давай кружку!

Пивная площадка все еще безмолвствовала. У всех на глазах Пашкин туз завладел кружкой, привычно сдул осевшую пену и, задирая голову в серой шляпе, выпил без передыху чуть ли не до дна. Не спеша отер холеной ладонью рот и твердо поставил кружку на стол. Истово, с жадностью пил. С аппетитом. Пашка видел: даже глаза от удовольствия зажмурил. И догадался: «Любит!»

— А теперь, лейтенант, — косо глянув на подступающих зевак, сказал бывший сержант, — пей скорее да пойдем, шумно тут, людно… Сколько лет прошло! Пошли, поговорить надо.

— Еще кружечку? — попытался вмешаться Пашка. — У меня еще за две уплачено. И четвертушка есть!

— он призывно хлопнул по карману. — С таранькой. А, сержант?

— Нет. Не могу. Мне и одной нельзя было. Врачи категорически запретили.

— Понятно.