Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне

Многое сбывалось из материнских пожеланий… И хлеба нарождались год от года все тучнее, и народ все больше обзаводился достатком и благополучием, заметно полнилась общая радость людская, и в семье Прохора Андреева прочно прижились лад да согласие. Не дожила только мать до этих дней… Зато черную годину вражьего разбоя и насилия не увидит…

А година эта уже многим тысячам жизнь рушила и ломала ее наперекосяк. Темнело небо и тускнело солнце от дымов пожарищ и горя людского. Растекались беды и страдания по земле родной, полоня самые далекие и что ни есть глухие уголочки ее.

Пришлось сыну Артему распрощаться со школой и немедля оседлать отцовский «Фордзон — Путиповец». Два минувших лета, которые он добросовестно потрудился в прицепщиках у отца, как никогда кстати, сгодились теперь. Прохор часто доверял руль сметливому, как ему казалось, и серьезному в работе парню.

Теперь Артем работал сам. Дело исполнял аккуратно и настырно. Старался сделать побольше, так и писал отцу на фронт, что работает за двоих: за себя и за него.

И дед Антип, который к тому времени уже третий год отсиживался дома из-за крайней немощи телесной (хотя заслуженный, добросовестно заработанный отдых бь[п с почестями отмечен более десятка лет назад), теперь снова замаячил с неразлучной клюкой на бригадном стане. По здоровью и работа подобралась. В латаном тулупчике, при непогоде в дождевике поверх всего накинутом, на бричке в одну лошадь развозил по полям в бочках «горючку». И колесил по степям средь трудившихся машин и людей круглыми сутками. Понятливая лошадка приходила к нужному месту, даже если хозяин ее и вздремывал от утомления.

Молчалив был в ту ночь старик.

— Дедусь! — встречал озабоченно его Артем, отстраняя от чумазого заострившегося лица коптящий факел огня и освещая им подводу. — Наливай скорее, а то вот — вот заглохнет.

Дед Антип звякнул ведром, лейкой из черной жести, скупо закряхтел, стараясь проворней приподняться с мятого клочка сена, припасенного впрок для своей труженицы. Но старые затекшие ноги, угробленные еще в стылых окопах империалистической, не слушались, онемевшие, словно из ваты, вяло подгибались.

Не мешкая, Артем воткнул в рыхлый пласт чернозема прут с горящей паклей и, подхватив ведро, стал наполнять горючим бак.

— Дед Антип, когда ты спишь? — меж делом окликнул Артем старика, прогоняя свою предутреннюю сонливость.

— А кто сейчас спит? — глухо, как-то нехотя, отозвался старик.

От сполохов пламени беспокойно метались черные тени. Алые блики отсвечивались на серебристых шпорах колес и на блестящем ободе, тревожно вспыхивали они в белесых, слабых глазах старика.

— Кто сейчас спит? — помолчав, так же глухо и грустно повторил он. — Никто не уснет… Как там твой отец?

— Дает перцу фашистам!

Артем возвратил ведро и занялся плугом, зазвякал ключами.

— Прохор трудолюбивый, — согласился дед Антип, нащупывая у колена вожжи. — Он и там будет первым. Всем бы так, тогда управимся.

Людское несчастье — нежданную войну, по разумению деда Антипа, можно одолеть только общим добросовестным трудом, чтобы каждый не страшился ни тяжести его, ни опасности.

Он сам с германской вернулся с ревматизмом ног, раненным в грудь, с покалеченной правой рукой и при двух Георгиевских крестах. Из-за скудного здоровья не пришлось участвовать в гражданской, но так или иначе к ней отношение имел самое прямое — был в хуторских активистах. Да и мстительному

кулачью, саботажникам покою не давал.

Но награды царские носил напоказ, за что председатель сельского Совета не раз корил его:

— Ты представитель новой власти, а не какое-то самодержавное отрепье.

— Правильно, — соглашался Антип, еще круче выпячивая воробьиную грудь. — Окромя царя есть Расея, за ее кормилицу — мать стоял.

Председатель сельсовета недовольно звякал шпорами и уходил…

— Да, сейчас бы мне те силы, — возвращался из раздумий старик. — Я бы вам, — грозился замасленной рукавицей в темноту, — доказал! Мне бы токо б туда, до передовой, а там, когда вцепился бы, они б, лютые, узнали меня! — и грозно глядел в черные поля.

А враг и вправду лютовал. Уже черный день навестил соседку. Где-то под Ровно за бруствером траншеи оста — лась изодранная осколками двухрядка. И, отчужденный навеки от людских забот, навсегда сомкнул уста ее хозяин.

Грозой отдавало и от писем Прохора…

— Прочитай вслух, — однажды поздним часом попросила Марфа вошедшего в хату сына.

Артем устало бросил в угол грязную фуфайку, верхом уселся на лавку у дощатого стола. Ближе пододвинул каганец.

— Ну, читай же, — мать напряженно глядела на сына, хмурившего брови над развернутым треугольником.

— Читай, братик, — тоненько просила Марийка, ерзая на табуретке от нетерпеливого ожидания. Письмо уняло и ее сон.